Священник Георгий Чистяков
Человек из библиотеки.
["Русская мысль" 4288 14-20 октября 1999]


8 октября исполнилось 100 лет со дня рождения Хорхе Луиса Борхеса

Римляне полагали, что в творчестве каждого автора должны проявляться ars et ingenium — искусство или, вернее, мастерство, которым можно овладеть только в результате упорной работы над собой, и дарование (дословно "нечто врожденное", то, что нельзя приобрести или заработать). С ним или без него человек появляется на свет в момент своего рождения.

"Poetae nascuntur" — "поэтами рождаются". Именно так сказал однажды Цицерон, однако поэзия — это труд, labor, и поэтому не случайно строчка в стихах по-латыни обозначается словом versus, которое пришло в литературный язык из сельскохозяйственного обихода. Versus — это борозда на поле, дойдя до конца которой пахарь поворачивает (vertit) быка, тянущего плуг.

В текстах Борхеса, хотя зачастую они больше похожи на фрагменты из записных книжек с тысячами бессистемных, на первый взгляд, выписок из прочитанных в библиотеке книг или на конспект, который профессор наспех набросал в трамвае или в метро по дороге на лекцию, сполна присутствует и то, и другое. В них всегда есть легкость или, вернее, спонтанность, глубина — и никакой вымученности, но при этом каждый из его этюдов отшлифован до предела — в нем (как "ex ungue leonem", т.е. "по когтю льва") можно узнать по-настоящему большого мастера.

Сразу бросается в глаза, что это не заметки литературоведа, а настоящая литература — belles lettres. Без всяких сомнений — настоящая поэзия. Но поэзия какая-то странная, в конечном счете предназначенная только для того, кто уже прочитал всех авторов, на которых ссылается Борхес, и помнит на память не только всего Данте, но и всего Шекспира, Сервантеса и Гомера, не считая Гюго или Валери.

Борхес с раннего детства превосходно знал английский: в девять лет он перевел на испанский сказку Оскара Уайльда "Счастливый принц", причем так, что ее сразу напечатали в газете "Эль паис", не догадавшись о возрасте переводчика, ибо думали, что автор перевода — его отец. Именно английский (а потом древнеанглийский и историю языка) преподавал он в течение двадцати лет на факультете философии и литературы в Буэнос-Айресском университете. Его нередко называли (причем не в шутку) английским писателем, который пишет на испанском и живет в Аргентине. И это не случайно: он постоянно цитирует Шекспира и разбирает его тексты в своих этюдах, ссылается на Беркли и Дэвида Юма, Кольриджа, Томаса Брауна, Киплинга, Спенсера и Милля и так далее. Тысячи цитат из тысяч книг, не только английских, — вот что такое книги Хорхе Луиса Борхеса.

Французскую литературу он тоже знает как родную, хотя признаётся где-то, что, в отличие от своей сестры, никогда не видел снов по-французски. В Женеве, где Борхес с родителями оказался во время Первой Мировой войны, он учился в одном классе с Морисом Абрамовичем, мальчиком, который стал потом знаменитым врачом, но тогда был влюблен в Верлена, Рембо и Аполлинера. Именно от него узнал об их поэзии Борхес. Узнал — чтобы полюбить ее навсегда.

А Библия (ее он знал и по-испански, и в английском переводе по "King James Version", "Библии короля Иакова", которую он обычно называет "переводом английских епископов", и на латыни — согласно переводу блаженного Иеронима)? А "Тысяча и одна ночь" (он читал ее по-английски)? А Густав Майринк с его Големом? А Кафка? А восточная философия и прежде всего дзен? Всё это тексты. Тексты, в которые он был погружен невероятно глубоко. А античные авторы? Гесиод, Каллимах, Аполлоний Родосский и так далее. Борхес — человек из библиотеки. Однажды он даже написал, что рай кажется ему похожим на библиотеку. Потом он был директором Национальной библиотеки в Буэнос-Айресе.

Неутомимый читатель, сравниться с которым в культуре последнего тысячелетия в этом плане не может никто, за исключением  Эразма Роттердамского. Величайший — но только не писатель, а читатель. Однако не библиоман, ибо ценил он не книгу, а Хорхе Луис Борхес.

текст, который она содержит. Такими были, как говорят, Аристотель и, без всякого сомнения, Исидор Севильский, Патриарх Фотий и уже упомянутый Эразм со своими огромными по объему и потрясающими по охвату процитированной литературы "Адагиями", написанными, разумеется, на латыни и, кажется, до сих пор полностью не переведенными ни на один современный язык.

А что думал Борхес как писатель о своем читателе? Быть может, он просто издевался над нами? Тактичнейший и тишайший Борхес? Андре Моруа писал свои книги о писателях (например, о Бальзаке) для тех, кто без его помощи, быть может, никогда не открыл бы "Человеческой комедии". Другое дело — Борхес. Он не пишет ни биографических очерков, ни эссе, которые могли бы помочь понять или полюбить того или иного автора, он, интеллектуал, прочитавший тысячи книг и вы-

учивший наизусть Данте, разумеется, в оригинале, просто размышляет вслух над прочитанным. Причем не с профессорской кафедры, что, в общем, было бы естественно, а в присутствии частного лица — собеседника, в котором он видит личность, равную себе во всех отношениях.

Он не "блещет" эрудицией, не пытается поразить, ослепить или обезоружить читателя; нет, он просто говорит о том, что кажется ему вполне естественным. А читатель? Что чувствует при этом его читатель? Ответить на этот вопрос было бы очень просто, если бы Борхеса читали только филологи-профессионалы, подобно ему самому глубоко погруженные в тексты цитируемых им писателей. Это, однако, не так. Парадоксально, но сегодня его читают намного больше, чем тех, кого он цитирует: Данте, Сервантеса, Сведенборга или мудрецов Талмуда. И понимают?

Здесь очень хочется сразу и как можно более резко ответить "нет". И более того — обвинить Борхеса в том, что его манера письма с этими бесконечными (и нередко большими по объему) выписками из самых разных писателей (как правило, известных крайне узкому кругу специалистов) приводит к тому, что его читатель в конце концов введен писателем в заблуждение и начинает считать, что он знает всех этих авторов не хуже, чем сам Борхес. И вообще ему начинает казаться, что он (читатель) все читал и во всем разбирается. Борхес — обманщик. Борхес — фальсификатор внутреннего мира своих читателей. Борхес — любимый писатель недоучек, что, прочитав три сборника его эссе, сразу начинают видеть в себе невероятных интеллектуалов и представителей той духовной элиты, к которой, без сомнения, за исключением Борхеса, относятся единицы...

Об этом действительно хочется почти кричать, однако все это не совсем верно. Борхес никого не пытается "совратить", он никогда не проповедует и не навязывает читателю своего мнения. Он просто делится с нами (предельно откровенно!) своим опытом чтения, опытом, возможно, последнего в истории человечества, во всяком случае на нынешнем ее этапе, читателя книг, который годами не покидал библиотеки. Оставаясь там допоздна не потому, что работал над диссертацией или готовил к печати очередной ученый труд, академический перевод древнего или средневекового автора или комментарий к нему, а просто так — потому что хотел что-то понять и в чем-то разобраться и, главное, потому что любил до ночи засиживаться над книгой.

Опыт чтения, которым делится с нами Борхес, до предела трагичен. Всем своим существом писатель принадлежит к культуре, которая была не просто рождена христианством, но доныне пропитана не только христианскими ценностями, а именно верой и Евангелием, однако при этом сам не верит в Бога. Ему бесконечно дороги библейские тексты, поэзия святого Хуана и каждая фраза из блаженного Августина, он постоянно думает о Боге, о действии Духа Святого в мире вокруг нас, наконец, о том, что такое жизнь вечная, но упорно и, наверное, честно продолжает называть себя неверующим. Слова Августина о том, как мучается человеческая душа, пока она не найдет Бога, вполне применимы к творчеству Борхеса.

Он действительно мучается, но в высшей степени достойно, с болью, но без истерики и без заламывания рук. При своей потрясающей глубине он всегда бесконечно печален. И абсолютно неповторим. Последнее особенно важно: тиражированию духовный и интеллектуальный опыт Хорхе Луиса Борхеса не подлежит. Как вообще опыт всякого, кто продирается на дороге к Богу, идя своим собственным индивидуальным путем, вне братства или вне общины. Никакой системы и никакой теории он не создал, он только рассказал нам о том, что чувствовал и о чем думал.

Он, неутомимый читатель, к шестидесяти годам (как и его отец) полностью ослеп и поэтому последние двадцать пять лет своей жизни был начисто лишен возможности не только читать, но и писать. В эти годы он продолжал писать стихи, пытался диктовать прозаические тексты, давал интервью. Получалось все это не так, как ему хотелось, ибо без книги, прочитанной в библиотеке, глазами и в полном молчании, культуры и вообще реальности в целом для него просто не существовало. "Трагичнейшим из поэтов" назвал Аристотель Еврипида. В новое время эти слова вполне применимы к Борхесу, который, без сомнения, родился поэтом.

Москва