Марина Филипенко
Путеводная звезда
светлой памяти отца Георгия Чистякова


Меня поражала его чуткость. Ведь тысячи людей так или иначе контактировали с ним – а он совершенно естественно умел почувствовать того, кто перед ним «здесь и теперь», и со всей необходимой глубиной отреагировать на происходящее. Эта чуткость проявлялась даже в том, что он чуть вздрагивал, когда на литургии вдруг направишь на него взгляд – невероятно, но среди множества собравшихся он чувствовал этот новый взгляд. Потом это же свойство я заметила у его сына Пети – на поминках. Эта чуткость имела оборотную сторону – тонкость, хрупкость нервной системы. Ему часто был почти не по силам этот людской наплыв, этот поток часто ну просто безмерного горя (достаточно вспомнить РДКБ).

Кажется невероятным, как он, выросший в профессорской семье, получивший классическое филологическое образование, человек, любивший книги и книжность (и работал-то он после филфака в «Вестнике древней истории»), тонко чувствующий слово – вдруг до такой степени влюбляется в Слово, что в 40 лет оставляет все ради священнического пути, требующего прежде всего отнюдь не кабинетных занятий. Наталья Леонидовна Трауберг на вопрос, кем, по ее мнению, в первую очередь был отец Георгий – пастырем или ученым, ответила: «Ученым, безусловно. Но он непременно хотел быть священником. <…> Ну вынь да положь! – хотел стать священником». Для нее отец Георгий – прежде всего ученый. И одна френдша по ЖЖ моего сына так откликнулась на его кончину: «Умер священник Георгий Чистяков. "Западник", "церковный либерал" (и политический тоже, но эту сторону его деятельности я не знаю), человек высочайшей образованности, эстет, культуроцентрик...» Но я думаю, что вряд ли ошибусь, если скажу, что для тысяч людей отец Георгий был и благодаря своим книгам и проповедям останется прежде всего пастырем, очень дорогим и близким человеком, дарящим им свою любовь и неустанно зовущим их к Тому, Кто есть Путь, Истина и Жизнь.

Как-то, выступая на презентации книги «Реализм святости», отец Георгий сказал: «Я думаю, что мало-помалу история взглядов уходит в прошлое и начинается история личности, история личного опыта, история степени личной честности». Очевидно, честность перед самим собой в определенный момент жизни привела его к выбору священнического пути.

Книги, проповеди, видеозаписи – к счастью, все это осталось, многое в наше время можно фиксировать и сохранить. Но вот то, как он служил литургию, можно только вспоминать. «Его» день в храме был пятница (в субботу он служил в храме РДКБ). Обычно он служил один, без дьякона, редко с ним сослужил иеромонах Амвросий или кто-нибудь иной из близких ему по духу священников, а алтарником ему обычно помогал Костя Мурашов, глядя на которого мне всегда приходит на ум этот евангельский стих – вот поистине человек, в котором нет лукавства. То, что ошеломляло в этой Литургии, - это ее невероятная интимность. Казалось бы – собрались больше сотни человек, текст заранее известен и много раз пережит, весь чин определен. Но отец Георгий служил так, что было впечатление, что это не собрание в большом храме в центре Москвы, а это один человек, ушедший в свою комнату, закрывший за собой дверь и один на один беседующий со своим Отцом о чем-то очень личном.

Некоторые фрагменты службы предстоятель произносил почти шепотом – но всегда было слышно каждое слово, потому что в храме было очень тихо. Так же тихо в том месте Литургии, когда во время Великого входа священник просит Господа помянуть в Его Царствии «благотворителей и благоукрасителей святаго храма сего», отец Георгий добавлял в чинопоследование - «всех, кому больно и трудно».

Он вообще имел эту смелость не ограничивать любовь церковными канонами, идя в этом, впрочем, за Тем, Кто не раз нарушал субботу – ритуал - ради человека. И когда добавлял в чин Литургии эти слова – о тех, «кому больно и трудно». Или когда согласился без документов (их не смогли найти) отпеть и служить панихиды по моей однокурснице, в депрессии покончившей с собой. Или однажды на Пасху, когда подошедшая к Причастию после, наверное, тысячи человек девушка что-то сказала ему – он медленно и чуть виновато произнес «Сейчас!», прошел в алтарь (это был северный придел), вышел оттуда, торжественный и радостный, держа Чашу со святой водой, которую со словами «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!» возлил на ее голову, - а затем, просиявши, причастил ее; а потом мы узнали, что эта девушка долго готовилась к Крещению, просила о Крещении именно отца Георгия, но он не смог, не успел крестить ее до Пасхи, - и вот, крестил ее тут же, дабы на Пасху «радость ваша была совершенна», дабы не отпугнуть и не потерять ни одну овечку из стада Христова.

Ничто не ранило его больнее, как запрет причаститься. «Всегда, всегда бегите ко Христу!» - звал он. Он просто не мог понять, как священнослужитель может не пускать ко Христу – к Тому, Кто «пришел не к праведникам, но к грешникам», Кто хочет, чтобы ни один человек не погиб. Отец Георгий не мог понять, как можно посвятить свою жизнь служению Христу – и преграждать путь к Нему, видел в этом попрание евангельского духа[1]. Поэтому, наверное, в знаменитом рассказе о Христе и грешнице, с которого начинается 8 глава Евангелия от Иоанна, он обращал самое пристальное внимание на тех, кто привел в Иисусу эту женщину и, по закону Моисееву, хотел побить ее камнями, но, натолкнувшись на ответ Иисуса – Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень! – тихонько ушел. «Это совершенно удивительный рассказ о том, как в человеке пробуждается человеческое, как благодаря встрече с Иисусом сознание людей, замутненное правилами и требованиями писаных канонов, очищается от этой замутненности. К ним возвращается умение слушать голос своего человеческого сердца, которое может любить, жалеть, стыдиться, которое помогает им осознать, что они не вправе выносить приговор. Этот текст — о людях, которые привели женщину <…>, чтобы совершить над ней праведный, как им казалось, суд на основании закона, и которые в течение нескольких минут встречи с Иисусом прозрели»[2].

Мне кажется, это было главное в его служении – пламенный призыв к прорыву от сакрального знания к живой вере, к встрече с Иисусом и очищению, благодаря этой встрече, сердца от ненависти – для любви. К тому, чтобы в центре нашей религиозности были не какие-то правила, система взглядов и т.п., а Христос – личный Спаситель каждого из нас.

Он, действительно, привел ко Христу тысячи людей. На поминках моя соседка, женщина уже немолодая, вспоминала, как в начале 90-ых ходила с подругой на лекции отца Георгия в Открытый православный университет имени о.Александра Меня, как поражал их этот лектор – своим горением («сейчас улетит»), своим желанием поделиться красотой и богатством христианства, своей открытостью. «В нем было что-то мальчишеское даже. Помню, он как-то сел, свесив ноги со сцены, и воскликнул: «Ну что же вы сидите? Надо же идти в Церковь!» И мы с подругой как подпрыгнули – и правда, что ж это мы сидим? Мы узнали тогда, где он служит, разыскали храм Косьмы и Дамиана в Шубине. И вот, с тех пор мы здесь каждую субботу».

Вспоминаются его советы на исповеди – «Не обижаться. Нет. Не обижать и не обижаться!» А еще «Надо жить дальше!» (то есть не зацикливаться на каких-то провалах в прошлом). Как он весь светлел, когда каешься не в вечных раздражительности, унынии и проч., а когда попросишь у Бога прощения за недостаток внимания к Нему, за то, что редко приходишь к Нему в тишине и молчании.

И еще – в нем было что-то рыцарственное («Мой мушкетер!» - так думал, написал о нем Артем Киракосов). Как ни странно, не так уж часто встречаешь в жизни совершенно ровное и естественное отношение к женщине как к равному мужчине созданию Божию (в том смысле, что «нет уже Иудея, ни язычника … нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе»). А у него даже в проповедях и книжках повсюду рассыпаны эти «каждый и каждая» - «Бог зовет каждого и каждую из нас», «Эти строки написаны для каждого и каждой из нас» и проч. проч. – будто он не знал, что в русском языке «каждый» - это может быть и про мужчину, и про женщину. В этом отражалось также и то, с каким вниманием, уважением он вообще относился к человеческой личности.

Не раз я приводила на литургию, которую он служил, своих подруг-француженок. Те из них, кто знал основные молитвы по-русски, всегда поражались близости православной литургии и католической мессы (впрочем, в мессе восточного обряда число отличий и вовсе невелико). Все они отмечали ту необычайную теплоту, с которой отец Георгий общался с прихожанами. «Mais il est saint, votre père Georges!» - не раз восклицала Мари-Алин («Ваш отец Георгий – да он святой!»). Как-то после службы они задержались в книжном киоске, и потом наперебой рассказывали, как туда зашел и отец Георгий, поговорил с ними по-французски, был очень приветлив, обнял, приглашал приходить. Он всегда призывал к открытости, диалогу с католиками, и сам сделал в этом направлении необычайно много – например, знакомя в своих книгах русских читателей со св.Терезой Малой, аббатом Пьером, сестрой Эмманюэль (Каирской) и сестрой Мадлен, с западными гимнами в честь Пресвятой Богородицы, и проч. И они, в большинстве своем воспитанные католической Церковью в живом сознании вины перед Христом за существующее разделение Его Церкви и, увы, редко находящие сочувствие и понимание этого у православных, благодарно откликались на эти его шаги. 24 июня о новопреставленном иерее Георгии молились в соборе святого Людовика в Москве, с благодарностью за его роль в сближении католиков и православных. А от одной из моих французских подруг пришло такое письмо: «Его улыбка, полная радости, надежды и утешения, была для меня в Москве большой поддержкой и навсегда останется в моей памяти. Молюсь о нем и о всех тех, кто его оплакивает. Но, Марина, не плачьте, отец Георгий теперь навсегда совсем рядом с каждым из вас, я уверена в этом». А Мари-Алин написала так: «Осмелюсь сказать, теперь у вас есть еще один святой на Небесах, ходатайствующий за вас. Теперь он может сделать еще больше, поскольку болезнь больше не обременяет его. Я вспоминаю слова св. Терезы: «На Небесах я буду трудиться для земли»… Помню, как я встретила отца Георгия на улице как раз перед нашим отъездом и почувствовала сильный внутренний толчок, чтобы опуститься перед ним на колени для благословения; но я подумала, что так поступить невозможно… Никогда не забуду его взгляд и улыбку. От него исходил большой мир, он являл нам то, чем могут быть отцовство и Милосердие Отца, бесконечная любовь Христа, огонь Святого Духа. Я думала, как явно в нем присутствие Пресвятой Троицы – как в живой иконе, и иконе действенной».

14 марта отец Георгий отпевал нашу безвременно сгоревшую от рака подругу. Обращаясь к нам, стоявшим вокруг гроба, он подчеркивал, что Церковь – это единое собрание не только тех христиан, которые живут на земле, но и тех, души которых живут уже на Небесах, и как важно это единство для тех и для других, как важна наша молитва за усопших – и для усопших, и для нас. Оказалось, ему самому оставалось тогда приходить в родной храм лишь десять дней …

Когда отец Георгий заболел, когда стал известен его тяжелейший диагноз, эта боль все ныла – ну что можно сделать для него? Слава Богу, еще появился этот ящичек в храме – «На лечение отца Георгия»… Я не могла себе позволить пойти навестить его, или что-то передать помимо этого ящичка – сколько из нас мечтало тогда о чем-то подобном. Но одну вещь я себе все-таки разрешила: когда на сайте храма появилось пасхальное письмо отца Георгия и стало понятно, что он по-прежнему пользуется электронной почтой, я послала для него один свой текст о Мандельштаме, который давно мечтала подарить ему на Пасху. Верилось, что текст будет ему в удовольствие, а не в нагрузку, потому что основная его тональность – «радость узнаванья» Божьего присутствия в мире и что «счастливое небохранилище - Раздвижной и прижизненный дом», - тональность эта так близка отцу Георгию. Он ответил уже на следующий день. К счастью, текст и вправду пришелся ему по душе. А дальше он написал: «Сейчас я тяжело болею и нигде не бываю кроме моей больницы, но мне можно писать, поэтому жду новых текстов. Ваш Г.Ч.» И эти последние обращенные ко мне его слова – «жду новых текстов» - теперь, когда земной путь отца Георгия завершился, вдруг оказались не просто еще одним свидетельством его открытости и доброжелательности, но и призывом не лениться, противостоять вечным сомнениям, когда что-то пишешь («да нужно ли это кому» и проч.).

Помню, он как-то зимой зашел к нам в группу милосердия – очевидно, поджидал кого-то и не хотел подниматься к себе наверх. Мы заулыбались, пытались его угощать, но он отказался и просто посидел с нами. И помню тишину и радость этого присутствия. Ведь он уже столько доброго, светлого, глубокого успел подарить каждому и каждой (!) из нас, что слова были как-то и не нужны. И хочется пожелать, чтобы радость от присутствия отца Георгия в нашей жизни – в жизни и тех, кто знал его, и тех, кто еще познакомится с ним благодаря его трудам и свидетельствам о нем, - чтобы эта радость не иссякала.

Но это еще и требовательное присутствие. Как сказал Саша Кремлев на поминках, лучшим памятником отцу Георгию были бы люди – следующие его призывам, достойные его заветов. Это трудно, кажется почти утопичным. Столь же утопичным, как, например, следовать призыву Иисуса любить своих врагов. Но вот что говорил о заповеди любить врагов сам отец Георгий: «Если бы я был святым, как Серафим Саровский, или святой, как блаженная Ксения, я бы мог /могла/ любить врагов. Но я грешник, и у меня это никогда не получится, и я об этом даже не буду думать. Так мы иногда рассуждаем, но этого делать нельзя. Нельзя и притворно изображать любовь к врагу. А надо понять главное – ориентир, на который надо равняться, как на Полярную звезду, к нему стремиться, двигаться в направлении к нему. А для этого надо сначала остановить ненависть и раздражение против человека, остыть, не быть кипящим чайником, а затем уже выстраивать с ним отношения». Так что примем заветы отца Георгия, его призывы, его жизнь, его облик как свет путеводной звезды для всех, кто любит и еще полюбит его.

 Марина Филипенко

июль-август 2007

 

 



[1] Вот что он пишет в книге «Свет во тьме светит»: «Страшно, когда кому-то отказывают в причащении Святых Тайн на основании того, что он недостаточно готов. Не говорят же человеку: сначала вылечись, тогда и получишь лекарство; ты должен выздороветь, окрепнуть, тогда и будешь достоин этого лекарства. Положение, когда одни допускаются до той или иной мистерии, а другие нет, характерно для многих религий: участие в мистериях всегда требует предварительного очищения, каких-то подготовительных процедур и т.д. В христианстве же все обстоит иначе. О. Александр Шмеман говорил, что христианство — это не религия, а антирелигия, потому что здесь Бог в лице Иисуса приходит в мир, чтобы послужить человеку. Не Божество заставляет людей служить Себе, как было у римлян, египтян, греков и т.д., но Бог приходит послужить людям». (гл. 17)

[2] Георгий Чистяков. «Свет во тьме светит. Размышления над Евангелием от Иоанна», гл. 9.