Джованни Гуайта
Сопротивление верующих на примерах Павла Флоренского и Александра Меня.

Конгресс
Исторический опыт советского коммунистического тоталитаризма:
Праведники против Гулага

Репрессии, преследования, нарушения прав человека в отношении верующих всех конфессий, приверженцев самых различных Церквей стали неотъемлемой частью советской истории, которая началась на следующий день после революции и продолжалась до конца 80-х годов. Тем не менее эта постоянная величина не была одинаковой по степени интенсивности и по своим проявлениям в разные периоды советской власти.
В первые двадцать лет после революции (во время военного коммунизма‚ НЭПа, полного захвата власти Сталиным после смерти Ленина, в период коллективизации и раскулачивания и, наконец, в годы террора и великих «сталинских чисток») предпринимались попытки полного физического уничтожения Церкви: учинялись расстрелы и депортация иерархии, конфискация церковного имущества и разрушение церквей, принудительная экспатриация верующей интеллигенции. Позднее, с начала войны до смерти Сталина (в 1953 году), русской Церкви и другим Церквам, существовавшим в СССР, с трудом, но всё же удавалось найти modus vivendi способ существования, который позволял им выжить – в условиях строгих ограничений, безмолвно и осмотрительно – в рамках атеистического государства. Затем последовало ещё одно крайне трудное для верующих десятилетие: во время хрущёвской оттепели коммунистическая партия вела упорную идеологическую борьбу против религиозной веры. Дальше‚ в течение почти двадцати лет «застоя», когда у власти стоял Брежнев, Церкви чинились всяческие препоны бюрократического характера, и государственная репрессивная машина использовала для её подавления не только тюрьмы и исправительно-трудовые лагеря, но также психиатрические клиники. Затем при Андропове положение верующих, как и многих инакомыслящих, ещё более ухудшилось и осталось в сущности неизменным во время короткого правления Черненко и в первые годы власти Горбачёва. Ощутимое изменение политической стратегии государства в отношении религии произошло лишь в 1988 году, в преддверии празднования тысячелетия крещения Руси. Но инерция системы идеологического контроля и нестабильность «перестройки» приводили к новым ущемлениям прав верующих практически вплоть до распада СССР.
Если формы преследования менялись с течением времени, то разной была и реакция на него самих верующих, позиция, которую они занимали по отношению к советской власти. Она колебалась от тотального противостояния режиму, от непреклонного разоблачения всех противоправных действий и героического самопожертвования до пособничества властям и полного компромисса. Находясь между этими двумя крайностями, многие христиане пытались сосуществовать с коммунистическими властями: одни содействовали строительству советского общества и при этом недвусмысленно исповедовали свою веру; другие не противостояли власти, но и не заключали с ней союза, живя как бы во внутренней ссылке, замкнувшись в ограниченной одним лишь культом вере; третьи, сводя к минимуму возможность встречи и столкновения с представителями власти, противостояли государственному атеизму, отдавая все силы ответственному и творческому свидетельству веры.
Я не собираюсь сейчас рисовать хронологическую картину преследований за веру в СССР. В этом докладе я представлю лишь два конкретных примера жертв антирелигиозной ненависти. Речь идёт о Павле Флоренском и Александре Мене. Жившие один в начале, а другой в конце советской эпохи, эти две фигуры, эти два священника-интеллектуала как бы охватывают весь период гонений за веру, и в их судьбах прослеживаются удивительные аналогии. Павел Флоренский и Александр Мень заплатили кровью за свою верность Христу и за свою гениальность. Люди науки и Церкви, оба они склонялись к синтетическому видению мира, в котором наука и вера, культура и религия не только встречаются и гармонично взаимодействуют между собой, но и составляют единое целое. Они подтвердили практикой жизни и собственным мировоззрением отмеченное Флоренским однокоренное происхождение слов культура и культ.
Павел Флоренский

Александр Мень и Павел Флоренский каждый по-своему разработали систему понимания действительности, основанную на единстве. Оба достигли необычайной гармонии теоретической мысли и конкретной жизни. Имея возможность эмигрировать, оба осознанно предпочли остаться в России и разделить участь своего народа.
И, наконец – это самый интересный аспект, – и один, и другой не пассивно терпели преследования, но были, несмотря на них (и несомненно именно в ответ на них), чрезвычайно активны: в крайне трудных условиях они сумели создать труды, имеющие огромное значение для современников и для последующих поколений. Именно такая «положительная реакция» на давление властей стала, на мой взгляд, той отличительной особенностью, которая главным образом позволяет дать личности как Флоренского, так и Меня не только определение свидетель – так переводится с греческого языка христианское слово martyros (мученик), – но и праведник. Действительно, они решительно стояли на стороне преследуемых, они сохраняли собственное интеллектуальное достоинство, не утратив способности мыслить независимо‚ вопреки навязываемой идеологии и оставались до конца верными своим принципам. Более того‚ они продолжали верить в то, что можно в любых условиях трудиться на благо мира и активно действовать, отдавая все свои силы и способности на служение человечеству.

ПАВЛА ФЛОРЕНСКОГО часто называют «русским Леонардо». Поистине его гениальность и многогранность феноменальны: он был биологом, физиком, математиком, инженером и одновременно философом, богословом, филологом, специалистом в области эстетики, литературы, музыки, живописи и так далее.
Нестеров М.В.Философы (П.А.Флоренский и С.Н.Булгаков)

Флоренский родился в Азербайджане, в городке Евлахе, 9 января 1882 года. Его мать была армянкой, отец русским. Блестяще закончив 2-ю классическую гимназию в Тифлисе, он в 1900 году поступил на Физико-математический факультет Московского Университета. По окончании учебы (1904), отказавшись от работы на математическом отделении факультета, он поступил в Московскую Духовную Академию. В 1910 году Флоренский женился и в следующем году был рукоположен во священники. Всю свою жизнь Флоренский продолжал научные изыскания и параллельно писал богословские и философские труды. В период, предшествовавший революции, он был близок к кругам символистов, к литературному и культурному авангарду Москвы.
После революции он принял решение не эмигрировать: такой выбор отличал его от большей части верующей интеллигенции и его друзей, которые или сами покинули страну, или были изгнаны из нее государственными властями. Флоренский уговаривал многих «не оставлять корабля» и однажды ответил группе учеников, которые настойчиво спрашивали его, допустимо ли при определённых обстоятельствах эмигрировать: «Те из вас, кто чувствует себя достаточно сильными, чтобы сопротивляться, должны остаться, а те, кто боится и не ощущает в себе твёрдости и уверенности, могут уехать». Что же до него самого, он предпочёл не просто остаться, но продолжать научные исследования и активнее участвовать в общественной и культурной жизни страны, не скрывая при этом ни своей веры, ни своего священнического сана.
Так священник Флоренский был одновременно профессором во ВХУТЕМАСе (Государственной Высшей художественно-технической мастерской), где преподавал «Анализ пространственности в художественных произведениях», ученым секретарем в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры, членом «Главэлектро» (Центрального управления электрификации России) и «Гоэлро» (Государственного Электротехнического института), автором большого числа статей многотомной Технической Энциклопедии, выпущенной в 1927-33 годах, и редактором нескольких её томов.
Флоренский принимал участие в различных совещаниях, проводимых руководством этих организаций, и во всякого рода научных симпозиумах, при этом регулярно приходил на эти собрания в подряснике.
Для того, чтобы должным образом оценить смелость его поведения, нужно помнить, что в 20-е годы партия взяла под контроль всю культурную жизнь страны и производила «чистки» среди интеллигенции, устраняя из неё все неудобные элементы. Таким образом к концу 20-х годов из России исчезло большинство наиболее антиконформистски настроенных и активных деятелей культуры: одних изгнали, депортировали, расстреляли, другие уехали из страны сами, были и такие, которые лишили себя жизни или были убиты под видом самоубийства. В их числе оказались богословы Булгаков и Бердяев, философы Струве и Лосский, художник Шагал, писатели Гумилёв, Есенин, Иванов, Бальмонт, Бунин, Шмелёв, Ремизов, Набоков, Цветаева, Мережковский, Гиппиус и многие, многие другие. В те годы с Флоренским познакомился Лев Троцкий, который открыто конфликтовал со Сталиным. Удивлённый при виде Флоренского, пришедшего в рясе на научное совещание, он довольно резко спросил его о причине такого на его взгляд неуместного выбора одежды. Флоренский ответил ему: «Я православный священник и не снимал с себя сана‚ поэтому я не могу иначе». Обезоруживающий ответ завоевал симпатию лидера большевиков, и с тех пор он с большим уважением относился к «попу-учёному». Флоренский был в хороших отношениях и с Бухариным. Но знакомство с высокопоставленными политическими деятелями, противниками Сталина, оказало, безусловно, пагубное влияние на его судьбу.
Именно 1925-33 годы, столь трудные для интеллектуальной элиты России, стали самыми плодотворными в творческой деятельности Флоренского. В это время он преподает и пишет статьи для Технической Энциклопедии. Помимо наиболее значительных богословских трудов‚ к этому периоду относятся исследования по теории искусства и философии речи и различные изобретения в области химии и электротехники. В 1927 году он изобрёл незамерзающее машинное масло (которое назвали деканитом в честь десятилетия революции). Только с 1927 по 1933 годы он представил около сорока заявок в государственное патентное бюро на изобретения электроматериалов и изоляторов. В частности, он определил состав карболита, первой выпущенной в Советском Союзе сверхтвёрдой чёрной пластмассы, из которой с 20-х по 60-е годы делали телефонные аппараты и настольные лампы: этот материал инженеры старшего поколения до сих пор называют «пластмассой Флоренского». За 30 лет до появления транзисторов Флоренский запатентовал полупроводники, впоследствии сыгравшие очень важную роль в развитии электроники.
По прошествии недолгого времени у слишком дерзкого попа-учёного, который был бельмом на глазу у большевиков, начались неприятности. В 1928 году он впервые был осуждён как реакционер и социально опасный элемент и сослан в Нижний Новгород. Годом ранее Троцкого исключили из партии, и в 1929 году он был вынужден покинуть страну. Но первый приговор, вынесенный Флоренскому, отменили по ходатайству весьма влиятельной персоны: Екатерины Павловны Пешковой, жены Горького.
Однако в феврале 1933 года Флоренского арестовали во второй раз и заключили в камеру на Лубянке. Его приговорили к десяти годам лагерей за принадлежность к несуществующей «Контрреволюционной националистской, фашистской и монархистской организации». На основе секретных документов, которые КГБ передало родственникам Флоренского только в 1991 году, можно утверждать, что в момент ареста в 1933 году Флоренский сознательно пошёл на то, чтобы быть отправленным в лагерь, так как в этом случае несправедливо обвинившие его коллеги могли бы получить свободу. Дело в том‚ что один из его коллег, профессор права, арестованный пятью годами ранее, поддался настояниям и угрозам ОГПУ и подписал заранее сфабрикованные свидетельские показания, согласно которым несколько ученых, и в том числе Флоренский, были замешаны в вымышленном «деле». Последний, узнав о том, что признание им своей «вины» избавит от ада лагерей человека, донёсшего на него, согласился с ложными обвинениями.
По словам самого Флоренского евангельская готовность «положить душу за друзей своих» является врождённой особенностью, присущей личности праведника. Он писал: «Были праведники, которые с особой остротой ощущали зло и грех, присутствующие повсюду, и в своём сознании не отделяли себя от этой поврежденности мира; с огромной болью они брали на себя ответственность за грех всех людей, как будто это был их личный грех, движимые неодолимой силой, заключённой в необычной структуре их личности».
После нескольких месяцев заключения в Москве, в августе 1933 года, началась жизнь Флоренского в исправительных лагерях. В октябре его доставили на Дальний Восток (в посёлок Свободный, затем Сковородино), а ещё почти через год, в сентябре 1934-го, направили в лагерь на Соловецких островах.
В 1937 году, когда отмечалось двадцатилетие революции, Сталин решил покончить с «врагами народа»: за два года было арестовано 7 миллионов человек, которые добавились к пяти миллионам, уже содержавшимся в лагерях к январю 1937 года. По причинам, связанным, кроме прочего, с проблемами размещения заключенных, в конце 1937 года многие из них были уничтожены. Среди них оказался и Павел Флоренский: его вместе с пятьюстами товарищами по лагерю перевезли с Соловков в Ленинград, где их, ночью 8 декабря 1937 года, расстреляли в лесу на окраине города.

Флоренский обладал унитарным (и тринитарным) восприятием космоса, жизни и знания: точные науки, философия и эстетика составляли в его мировоззрении единое целое. «Что я делал всю жизнь? – пишет он в письме сыну‚ меньше‚ чем за год до расстрела – Рассматривал мир‚ как целое‚ как единую картину и реальность‚ но в каждый данный момент или‚ точнее‚ на каждом этапе своей жизни‚ под определенным углом зрения. Я просматривал мировые соотношения на разрезе мира по определенному направлению‚ в определенной плоскости и стараясь понять строение мира по этому‚ на данном этапе меня занимающему‚признаку».
В эпоху полного уничтожения традиционных духовных и нравственных ценностей, в то время, когда страну терзали мучительные раздоры, он предложил новый синтез христианской веры и мировой культуры, осуществив таким образом то, что намеревался сделать ещё в молодости: постараться «гармонично соединить всё учение Церкви с философско-научным и художественным видением мира» (из письма к матери). Отмечая это единство у Флоренского веры и разума, мистики и научной мысли, религии и культуры, Булгаков говорил: «В нём встретились и соединились культура и Церковь, Афины и Иерусалим».
Но это ещё не всё. Мысль Флоренского всегда отражала его образ жизни и находилась в гармонии с ним: его мыслительная деятельность, в том числе теоретическая абстракция и научный поиск, никогда не была в отрыве от его собственного жизненного опыта. В нём исследователь и священник, учёный и богослов неотделимы друг от друга: этим в частности объясняется посещение им научных конференций в подряснике.
Но именно такая религиозность – всеохватывающая, просвещённая, открытая по отношению к светской культуре – была крайне опасна для режима и ненавистна большевистским властям.

На протяжении всей жизни, верный своему двойному призванию священника и учёного, Флоренский никогда не переставал учиться, изобретать, делать научные открытия, творить. Он оставил после себя не только живую память и духовное наследие, но ему принадлежат вполне конкретные изобретения и доведенные до конца исследования. Казалось, внешние обстоятельства не имели никакого влияния на его невероятную способность творить.
После первого ареста в 1928 году Флоренский участвовал в составлении Технической Энциклопедии: многие его статьи служили справочным материалом для тысяч советских граждан (на протяжении многих лет после его смерти), и никто не знал или не помнил о том, что их автор – священник, который был заключён в лагерь и в 1937 году расстрелян. Заключенный в камере на Лубянке, он нашёл в себе силы и спокойствие послать государственным властям Проект будущей структуры государства – небольшой политический трактат, написанный философом в ожидании отправки в лагерь.
И, наконец, в течение почти пяти лет пребывания в лагерях Флоренский продолжал творческую работу и получил важные результаты в области науки и техники. И это несмотря на тяжелейшие условия, в которых содержались заключённые, несмотря на голод, холод, унижения, на физическое изнеможение и полнейшее одиночество (он испытывал не только душевное одиночество из-за отсутствия рядом родных, но также интеллектуальное и духовное, поскольку был лишён какого-либо религиозного утешения).
В посёлке Сковородино на Дальнем Востоке, на станции БАМлаг (на Байкало-Амурской магистрали, построенной заключёнными и пересекающей территорию вечной мерзлоты) он устроил себе лабораторию. Здесь он пережил период исключительно плодотворной умственной деятельности, продлившийся год: он продолжил начатое в Москве изучение изоляционных материалов и электротехники, исследовал явление вечной мерзлоты и довёл до конца разработку технологии для постройки зданий в её условиях. Эти разработки до сих пор применяются в инженерном деле (как в промышленном, так и в жилищном строительстве) и известны под его именем. Позднее город Норильск, один из самых северных городов мира, расположенный за полярным кругом, а также современные кварталы промышленных сибирских городов Салехарда и Сургута были построены с применением метода Флоренского.
В то время как Флоренский отбывал заключение в Сковородино, супруга Горького, насколько нам известно, во второй раз просила власти о его освобождении и почти добилась цели. Говорят, что Масарик предлагал советским властям перевести его в Чехословакию. Но случилось непредвиденное. В сентябре 1934 года Флоренского внезапно перевели на Соловки. Древний монастырь, оплот православия, был переустроен в лагерь и из многовекового очага русской духовности превратился в мрачный символ сталинской репрессивной машины, став одним из самых страшных мест деспотизма ХХ века, где неистовство диктатуры привело к невероятному числу жертв. Здесь было отнято более миллиона человеческих жизней.
Флоренский прибыл на Соловки‚ после длинного и изнурительного этапа‚ покрытый синяками и гематомами, с разбитыми очками‚ в изорванной обуви, с ослабленной памятью. Климатические условия крайнего Севера и лагерный уклад жизни – жёсткость постоянного надзора, полная изоляция от всего мира, строгий контроль над корреспонденцией – оказались несравненно более тяжелыми, чем в предыдущем лагере. Флоренский переживал этот перевод как самую настоящую душевную драму: он чувствовал себя сосланным в нереальный мир лжи и варварства, в мир, в котором всё казалось ему глубоко чуждым и враждебным: даже архитектура монастыря, суровая северная природа, полярный день и полярная ночь...
И всё же он, подавленный физически и духовно, и здесь принялся за дело. Продолжил изучение вечной мерзлоты, разработку антиобледенителей‚ строительных технологий. Кроме того, он усовершенствовал методику извлечения йода и агар-агара из водорослей: помимо проведения научных исследований по этой теме, он организовал промышленное производство йода (Йодпром). В последние дни заключения на Соловках Флоренский исследовал благотворное действие йода в профилактике гриппа и лечении дисфункции щитовидной железы. Именно он впервые предположил, что для правильного воздействия йода нужно сочетать его с молекулами молочного белка. На основе этого его последнего открытия разработаны некоторые современные препараты, используемые в лечении нарушений, связанных с недостатком в организме йода (и, следовательно, необходимые для избежания его последствий – сердечных‚ иммунологических, гинекологических и психических).
Всем этим он занимался с воодушевлением, которое сам вменил себе в обязанность: вынужденный выдерживать напряжённый ритм работы фабрики по производству йода, он писал своим родным, что как учёный не чувствует себя ущемленным, потому что «процессы в природе можно сравнивать скорее с заводским производством громадных размеров‚ чем с лабораторным опытом». Сама враждебность природы‚ казалось‚ даёт ему стимул для работы; и это всего лишь через месяц после столь тяжёлого для него перевода на Соловки: «Сейчас я занят обдумыванием (в частном порядке‚ это не относится к моей служебной работе)‚ как можно организовать здесь комплексное производство – целый комбинат – добычи брома из морской воды с использованием энергии ветра и приливов в хорошо замкнутом цикле различных процессов и продуктов. (…) Постепенно также продумываю различные варианты добычи йода и других продуктов из морских водорослей. По существу тут‚ в вопросе о водорослях и броме‚ очень много важного интересного‚ и притом тесно связанного с моими работами по электрическим материалам».

В течение всего времени, проведённого в заключении, Флоренский поддерживал оживлённую переписку с семьёй. Эти письма, особенно после прибытия на Соловки, были его единственной связью с внешним миром.
Он писал по ночам, после изнуряющих рабочих дней на фабрике, за счёт сна. Заключённый мог отправлять ограниченное число писем в месяц (хотя Флоренский‚ выполняя сверхурочную работу‚ вместо премии часто добивался разрешения на дополнительные письма); ограничено было и количество страниц. Поэтому в каждом письме он делил место на бумаге между женой, пятерыми детьми и матерью. Он писал каждому согласно его интересам и потребностям. Он был нежным мужем и необычайно внимательным отцом, заботился об образовании детей. В своих письмах он подстёгивал старшего сына Васю, поскольку считал его слишком робким и недостаточно усердным, обсуждал науку со вторым сыном Кириллом, учеником Вернадского, ободрял младшего, Мика, который только начинал учёбу... Дочь Ольгу после его ареста исключили из школы, и у неё начались проблемы с нервами, поэтому отец старался сам дать ей образование – в письмах из лагеря.
В этих письмах, наряду с немногими новостями о его жизни в неволе, рассуждениями о природе, о себе, о его семье и роде, практическими советами близким, Флоренский затрагивал бесчисленное множество тем и давал детям самые настоящие уроки физики, математики, геометрии, инженерного дела, ботаники, минералогии, философии, эстетики, литературы, живописи, музыки, русской и всемирной истории. Он писал о генеалогии, об этимологии имён и фамилий, а также прислал дочери составленный им самим гербарий с подробнейшими рисунками различных видов водорослей.
Таким образом это оригинальное собрание писем в определённом смысле представляет собой труд, обобщающий энциклопедические знания Флоренского; это последнее, самое трагическое и самое возвышенное его выражение. С кафедры лагеря заключённый в нём русский Леонардо в последний раз переформулировал в письмах своё унитарное ви’дение действительности.

Всё это говорит о том, что Флоренский в условиях преследований не только до конца сохранял в неприкосновенности свою религиозную веру и своё синтетическое ви’дение мира, но и продолжал творить и создавать, несмотря на невыносимо тяжёлые обстоятельства, превратив сам лагерь в свою кафедру.

***

В один из самых драматических моментов своей жизни‚ после трех месяцев заключения в Соловецком лагере‚ Павел Флоренский пишет жене: «Верчусь я целый день‚ с утра до поздней ночи‚ но не знаю‚ много ли из этого проку (…) Все какое-то здесь пустое‚ как будто во сне и даже не вполне уверен‚ что это действительно есть‚ а не видится как сновидение. Позавчера мне минуло 54 года. Конечно‚ этот день не был ничем отмечен‚ зачем мне отмечать его без вас? Пора подводить итоги жизни. Не знаю‚ каков будет суд‚ признает ли он что-ниб. хорошее за мною‚ но сам скажу‚ что старался не делать плохого и злого‚ – и сознательно не делал. Просматривая свое сердце‚ могу сказать‚ что никакого нет у меня гнева и злобы».
Положение заключенного поистине трагично; настолько‚ что он ошибается в расчете собственного возраста: 22 января 1935 года – дата‚ которая в григорианском календаре‚ введенном Лениным в 1918 году‚ соответствует 9 январю по старому‚ юлианскому календарю – ему в действительности минуло 53 года.
В этот же грустный для соловецкого узника день рождения появился на свет АЛЕКСАНДР МЕНЬ. Он родился в Москве в неверующей еврейской семье. Его мать с ранней молодости тянулась к христианству, и после знакомства с некоторыми членами Православной Катакомбной Церкви у неё установилась с ними глубокая духовная связь. Она приняла крещение вместе с сыном, когда тому было несколько месяцев. Так маленький Алик стал расти в обстановке катакомбной Церкви, которую именно в те годы оросила кровь многих мучеников. Многочисленные нити связывали людей, окружавших его в детстве, с великой духовной традицией Оптинских старцев, со святым Иоанном Кронштадским и другими русскими святыми. В лоне этой общины – в то время, когда его сверстники штурмовали классику марксизма-ленинизма и «гениальные сочинения товарища Сталина» – юный Александр Мень открывал для себя Священное Писание и труды Отцов Церкви.
Опыт, пережитый в катакомбной Церкви, которая была вынуждена совершать таинство Евхаристии в маленьких группах на частных квартирах и в деревенских избах, оставил глубокий след в душе будущего отца Александра, и не только потому, что этим опытом он вдохновлялся впоследствии, когда кропотливо создавал свою общину: он с самого начала привык видеть Церковь прежде всего как живую общину, а потом уже как место культа.
Александра с детства интересовало священническое служение, но прежде, чем осуществить то, что – как оказалось в дальнейшем – было его призванием, он решил получить высшее биологическое образование. Он считал, что в стране «научного материализма» служитель Бога должен хорошо разбираться в науке и быть открытым для диалога. Прежде всего для диалога в самом себе, затем для диалога с культурой, со светской мыслью, с современностью. Но это ещё не всё. Наука и действительность были для него рычагами веры: «Природа была моим первым учебником богословия», – сказал он позднее. Он также говорил: «Я входил в лес или в палеонтологический музей, как входят в церковь». Блестяще сдав все выпускные экзамены, дипломник Мень был исключён из института незадолго до выдачи дипломов. КГБ сообщил в деканат, что этот будущий биолог посещает церковь и оказывает ей помощь, что он поддерживает связь с епископом... В СССР человек, у которого всё ещё оставались религиозные предрассудки, не мог рассчитывать на то, чтобы стать учёным.

В 1958 году Александр Мень был рукоположен в дьяконы в Москве и 1 сентября 1960 года стал священником. Это было время десталинизации. Но если новая линия партии, поощряемая ее генеральным секретарем, для многих представителей интеллигенции означало надежду на долгожданную идеологическую свободу, то в отношении религии дело обстояло совсем иначе. Никита Хрущев, постановивший за двадцать лет построить в Советском Союзе коммунизм, в 1958 году начинает агрессивную антирелигиозную кампанию: закрываются половина церквей, бoльшая часть семинарий и почти все монастыри. В государственной печати почти ежедневно появляются нападки на Церковь и веру. Назначается год, когда последний поп будет помещен в музей, а в 1961 году Юрий Гагарин, вернувшись из космоса, рассказывает о том, что не нашел там следов Бога…
В те годы все Церкви в СССР становятся объектом новой волны преследований и ограничений; на этот раз, однако, борьба с религией принимает иные формы и ведется совершенно другими методами. Во время войны были ликвидированы различные ассоциации по пропаганде атеизма. Так, в 1947 году был закрыт Союз Воинствующих Безбожников, а популярный журнал Безбожник не выходил с лета 1941 года. Конечно, на заре 60-х годов, когда на повестке дня партии стояла «оттепель» и терпимость к инакомыслию, уже нельзя было возобновить расстрелы и депортацию; невозможно было и вернуться к старым методам борьбы, например, печатать карикатуры образца 20-х годов, на которых высмеивались толстые попы. Нужно было придумать что-то новое. Так, кампания против религиозных предрассудков приобретает отныне научную окраску: плановое государственное издательское дело будет уделять много места публикациям, посвящённым атеизму, в сентябре 1959 года основывается журнал Наука и религия; в борьбе с религией участвуют и другие многотиражные издания, такие, как Знание – сила, Наука и жизнь. В различных высших учебных заведениях наряду с кафедрами марксизма-ленинизма и диалектического материализма открываются кафедры научного атеизма.
К этому власти добавляют законы, ограничивающие деятельность Церкви, а всемогущие государственные чиновники прибегают к самым немыслимым бюрократическим придиркам. Например, священник может служить только в одном приходе, многие культовые сооружения запрещается использовать по назначению по «причинам» санитарного характера, из соображений безопасности или в целях «сохранения художественного наследия» (после чего им спокойно дают превратиться в развалины); закрываются церкви, находящиеся вблизи школ, поскольку они посягают на атеистическое воспитание молодежи, закрываются храмы, которое посещает большое количество верующих, потому что они «создают помехи уличному движению», и так далее. Некоторых священников арестовывают как тунеядцев, паразитов на теле общества. Через средства массовой информации партия широко пропагандирует случаи вероотступничества.

В таком контексте и начал своё служение молодой отец Александр, и с самого начала чётко проявилась его необычайная одарённость: он одновременно был прекрасным пастырем и глубоким ученым-интеллектуалом. В разных деревенских приходах Московской области, в которых ему приходилось служить, он основывал группы по изучению Священного Писания, приобщения к христианской жизни, добровольной службы помощи больным и пожилым людям; он устраивал встречи семей и молодёжи, организовывал детские праздники. Этот энергичный, открытый и образованный священник, который мог одинаково компетентно беседовать как о богословии, так и о литературе или кино, привлёк к себе интерес многих представителей московской интеллигенции. Каждое воскресное утро всё большее число москвичей садилось в электропоезд и отбывало по направлению к деревенскому храму, где служил отец Александр. Он невольно стал духовным ориентиром для интеллигенции или по словам литературоведа Сергея Аверинцева, «миссионером для племени интеллигентов». Александр Мень общался с Солженицыным, когда тот открывал для себя христианство, он крестил поэта Александра Галича, в числе его постоянных прихожан была Надежда Мандельштам, вдова выдающегося поэта, павшего жертвой сталинских репрессий: перед ее смертью он совершил над ней таинство соборования. Он состоял в дружеских отношениях со знаменитой пианисткой Марией Юдиной (которая в прошлом поддерживала тесные контакты с Флоренским) и со многими деятелями искусства, литераторами, актёрами и режиссёрами.
В маленькой церкви в Новой Деревне, где отец Александр служил в течение двадцати лет, столичные интеллектуалы бок о бок с местными «бабушками» образовали необычную и живую христианскую общину, которая в гуще атеистического, агрессивно антирелигиозного общества на примере самoй своей жизни показывала, чтo такое Церковь. Каждый прихожанин был членом одной из малых групп, собиравшихся раз в неделю, чтобы читать Священное Писание, молиться, делиться духовным опытом, материальными благами и талантами. При помощи такой организации прихода Александру Меню удалось в разгар коммунизма воспитать целое поколение православных мирян. В лоне его общины родились произведения искусства религиозного содержания: литературные, поэтические и музыкальные, в том числе джазовые, а также спектакли. Вначале они ставились на сцене, читались и исполнялись втайне, на квартирах и дачах, а позднее, с наступлением «перестройки», стали известны широкой публике.

Протоиерей Александр Мень

Отец Александр был неутомимым пастырем, не жалевшим ни сил, ни времени на заботу о своей общине. Он был постоянно, с самого рассвета, занят делами прихода: отпевание усопшего в Новой Деревне, тайное крещение в московской квартире, встреча группы, беседа с человеком‚ оказавшимся в затруднительном положении... И при этом он находил возможность заниматься научной деятельностью и литературным творчеством. Начиная с 60-х годов, он написал удивительно большое количество произведений, как популярных, так и научных: от многочисленных толкований Священного Писания и книг о Церкви и православном богослужении до руководства по изучению Ветхого Завета, предназначенного для богословских академий, от монументального Библиологического Словаря (изданного в Москве совсем недавно, через много лет после смерти автора, в трёх больших томах) до диафильма для детей, от жизнеописания Христа, которое пользовалось необычайным успехом, до книг о великих религиях. Ни одна книга Александра Меня не была издана в России при его жизни. Многие его труды сначала тайно передавались из рук в руки, переписанными от руки или отпечатанными на машинке, затем они были опубликованы на русском языке в Брюсселе, под разными псевдонимами, и проникали в Советский Союз по случайным каналам, провозились на дне чемоданов иностранцами, которые хотели помочь верующим в СССР. Некоторые сочинения отца Александра изданы посмертно‚ многое ещё находится на стадии публикации; отдельные книги переведены на различные языки.
В течение нескольких лет отец Александр создавал труд в шести томах, в котором прослеживается духовный путь человечества. Начинается это повествование с общих вопросов о науке и вере (I том, Истоки религии) и с того, как зародилось религиозное чувство в эпоху первобытной цивилизации (II том, Магизм и единобожие), продолжается рассказом о духовности Китая и Индии (III том, У врат молчания), даёт представление о греческой философии, мифологии и трагедии (IV том, Дионис, Логос, Судьба), подходит к золотому периоду ветхозаветной религии и ее великих пророков (V том, Вестники Царства Божия), и, наконец, даёт обобщение духовного состояния древнего мира в период‚ предшествующий проповеди Иоанна Крестителя (VI том, На пороге Нового Завета).
Духовный путь человечества, очерченный в этой работе, как бы находит затем своё продолжение в евангельской истории, рассказанной в новой книге – жизнеописании Христа (Сын Человеческий), составленном на основе исторических источников, данных библейской археологии, экзегетики и герменевтики, но написанном в жанре романа. Это, безусловно, шедевр отца Александра, идеальное завершение и венец всего его творчества. Эта биография Иисуса сопровождала Александра Меня всю его жизнь: от первых задумок в возрасте четырнадцати лет, когда он набросал в тетрадке схему будущего произведения и сделал первые иллюстрации к нему, до издания и нескольких переизданий книги, до последних поправок, внесённых им в текст уже в год своей гибели. Эта книга помогла обрести веру тысячам советских людей. Её общий тираж на русском языке составляет уже более четырёх миллионов, и она постоянно переиздаётся. Опубликованная в 1996 году в Италии, она была затем напечатана на десяти других языках, и в настоящее время готовятся её переводы ещё почти на десять языков.
Шеститомник Александра Меня, имеющий общий подзаголовок: «В поисках пути истины и жизни», говорит о том, что он воспринимает христианство не только как завершение Ветхого Завета и кульминацию иудаизма: в его понимании это цель всякого духовного устремления человека. Вся мыслительная деятельность, научные изыскания, жажда истины и красоты приводят человека к личности Иисуса Христа. Если, с одной стороны, такая концепция христианства делает Александра Меня духовным преемником Соловьёва, Флоренского и Булгакова, то с другой стороны – роднит его с западными мыслителями, такими как Тейар де Шарден. Христос – конечная точка эволюции, ее «омега», но в то же время Он начало нового времени, «альфа» Жизни. «Христианство только начинается», – повторял Александр Мень. А в эпилоге биографии Христа он пишет: «Столетия‚ минувшие с пасхального утра в Иудее‚ не более чем пролог к богочеловеческой полноте Церкви‚ начало того‚ что было обещано ей Иисусом. Новая жизнь дала только первые‚ подчас еще слабые ростки. Религия Благой Вести есть религия будущего».
Такое динамическое восприятие христианства означает, что христианин, хотя он и спроецирован в будущее, призван действовать hic et nunc, здесь и теперь‚ отдавать все силы построению Царства Божия. Этот труд – содействие творению Божию и, следовательно, это творчество, реализация собственных творческих способностей. Вот почему отца Александра Меня всегда окружали люди творческие. Для него Церковь, которая никоим образом не являет собой оплот обскурантизма, была идеальной средой, где таланты человека раскрываются и приносят плоды, где он полностью осуществляется как личность. Отсюда также положительный взгляд Меня на культуру и искусство, его нежелание слишком строго разделять «священное» и «мирское», его вера в Церковь, которой не нужна крепостная стена, отгораживающая её от мира.
Что касается дела его жизни, то, конечно же, Александр Мень – и как пастырь, и как мыслитель – считал, что оно состоит в провозглашении Евангелия всем людям. Исследователь по натуре, широко одарённый и энциклопедически эрудированный, он всегда старался не быть жертвой синдрома интеллектуала, замкнувшегося в своих познаниях, как в башне из слоновой кости. «Мой нынешний долг – замешивать чёрный хлеб на каждый день; а когда все будут сыты, вы приготовите пирожные», – говорил он своим ученикам. И если он не разработал свои исследования так, как хотел бы и мог, если не довёл до конца начатые научные работы, то только потому, что в условиях советского общества, в котором жил, он осознавал более неотложную необходимость универсального благовестия, обращённого ко всем и всем понятного.
Это осознание безотлагательности христианского свидетельства ещё больше обострилось в последние годы его жизни. Долгий период брежневского застоя завершился; несмотря на неопределённость и многие противоречия, положение верующих в СССР стало меняться к лучшему: эти изменения начались в 1988 году, накануне тысячелетия крещения Руси. И Александр Мень, едва увидев проблеск свободы, вышел на солнечный свет. Он стал первым православным священником, который переступил порог государственной школы, чтобы провести там беседы о религии, он первым организовал постоянную добровольную службу помощи и духовной поддержки при детской больнице, первым основал народный православный университет, открытый для всех...
С утверждением «перестройки», в последние два года его жизни, отец Александр всё чаще участвовал в открытых дебатах и конференциях. Месяцы, предшествовавшие его смерти, стали ярким заключительным фейерверком блистательных выступлений: Александра Меня по несколько раз в неделю приглашали в кинотеатры, школы, университеты, на государственное радио и телевидение. И на самой вершине этого апофеоза, 9 сентября 1990 года, в воскресенье, в пять часов утра, когда отец Александр отправился в церковь служить литургию, на его голову обрушился топор неизвестного убийцы.

После тринадцати лет расследований, несмотря на заинтересованность этим делом тогдашнего президента СССР Горбачёва и председателя Верховного Совета РСФСР Ельцина, несмотря на широкий общественный резонанс, который получило это убийство, и на давление со стороны интеллигенции, печати и различных международных авторитетных лиц, оно по сей день остаётся нераскрытым. Едва ли убийца Александра Меня будет когда-либо найден. Из всех выдвинутых версий наименее убедительная (но наиболее активно разрабатываемая различными следователями, сменявшими один другого) – та, согласно которой это убийство было случайностью, делом рук неуравновешенного человека. На самом деле отец Александр стал слишком неудобным и в те годы, когда заговорили о гласности, не оставалось уже другого средства, кроме топора, чтобы заставить замолчать его голос.
Кто вложил топор в руку профессионального убийцы, чем он руководствовался, простым политическим расчётом, направленным на дестабилизацию ситуации, или желанием свести старые счёты, или антисемитизмом, или своего рода православным фундаментализмом или, что вероятнее всего, совокупностью всех этих факторов?
В действительности эти вопросы бесполезны‚ ибо подлинная причина гибели Александра Меня‚ также как и Павла Флоренского‚ и многочисленных других мучеников ХХ века – это извечная ненависть мира к праведнику. «Устроим ковы праведнику, ибо он в тягость нам…Тяжело нам и смотреть на него, ибо жизнь его не похожа на жизнь других» (Прем. Сол. 2‚ 12-15)‚ говорят между собой нечестивые в книге Премудрости Соломона. В письме от 1937 года из лагеря на Соловках Павел Флоренский дает свое объяснение этого явления – стремления учинить чудовищную расправу над праведником и гением. Жалуясь на тот факт, что советская критика возносит изысканную хвалу Пушкину, он утверждает, что «на Пушкине проявляется лишь мировой закон о побивании камнями пророков и постройке им гробниц‚ когда пророки уже побиты. Пушкин не первый и не последний: удел величия – страдание‚ – страдание от внешнего мира и страдание внутреннее‚ от себя самого. Так было‚ так есть и так будет (…) Ясно‚ свет устроен так‚ что давать миру можно не иначе‚ как расплачиваясь за это страданиями и гонением. Чем безкорыстнее дар‚ тем жестче гонения и тем суровее страдания. Таков закон жизни‚ основная аксиома её (…) За свой же дар величию приходится расплачиваться своей кровью. Общество же проявляет все старания‚ чтобы эти дары не были принесены».
В случаях с Павлом Флоренским и Александром Менем, я полагаю, можно с уверенностью сказать, что – хотя советская репрессивная система и сделала всё возможное с целью помешать им принести в дар свою гениальность, вплоть до того, что отняла у них саму жизнь, – им всё равно удалось передать этот дар, оставив тем самым неизгладимый след в истории духовности и культуры ХХ века. Наше сегодняшнее собрание доказывает правильность слов Священного Писания: «В вечной памяти будет праведник» (Пс 111‚ 6).

Джованни Гуайта‚ Москва