Выставка живописи Артема Киракосова
Свет от света

Мы приходим на выставку и видим свет. Не освещенные предметы, а свет сам по себе, запечатленный умной кистью. Каждая картина этого собрания – брызжущий, бурный, переливающийся свет. Подходим ближе к полотну и оказываемся свидетелями тайны – состава света, его корпускулярно-волновой природы. Свет соткан из движущихся (такова динамика работ Киракосова), живых частиц!
И это не только свет природный, всегда имеющий источник. Это символический, духовный свет. Не случайно название выставки. Свет – знак присутствия Божьего в мире, одно из Божественных имен. «В мире был, и мир Его не познал…»
В этой стихии света порой проглядывают образы: въезд Господень в Иерусалим, Распятие, Воскресение… Но чаще – свет сам по себе, многозначащий, сгущающий смыслы, поражающий воображение.
Тени нет. Она отброшена. Как на иконах, где есть только свет, где самый образ – источник света.
Образы Киракосова чаще всего зашифрованы. Это роднит его живопись с музыкой.
Мне видится в стилистике Артема пост-постмодернизм. Я как-то спросил Григория Соломоновича Померанца, что будет после постмодернизма, знаменующего собою всеобщий развал. И он ответил: будет невероятное новое творчество.
Сгущая свет, Артем идет к своим глубинам, парадоксально выводящим в беспредельные высоты Духа. Мы причащаемся этому свету и уносим его в своем сердце – навсегда.

Владимир Ерохин.
Фотографии с открытия выставки - Сергей Бессмертный

Графика Артема Киракосова

Константин Семенов
АРМЕНИЯ В ВЕНГЕРСКОМ ЦЕНТРЕ

Перед некоторыми листами графики (в основном – черная тушь) Артёма Киракосова я вставал на колени. Зал в Венгерском культурном центре (Поварская 21), где две недели проходила выставка этого художника, – маленький, несколько работ стояло на полу, и как следует их посмотреть можно было именно так, с колен. Меня это нисколько не угнетало...

Не могу сказать, что мы с Тёмой друзья. Редко видимся, не перезваниваемся, не ищем повода для общения. Но каждый раз я очень рад его видеть и перекинуться дюжиной-другой слов. Знаю точно, что и он бывает рад видеть меня.

Познакомились мы лет двенадцать назад, скорее всего в Детской Республиканской Клинической больнице, окормляемой нашим приходом, – у каждого из нас там было своё дело. А потом, после землетрясения в Спитаке, Тёма пригласил меня на открытие своей выставки: рисунок, живопись, фотография. На выставке... впрочем, необходимое отступление.

Слово «Кавказ» вошло в меня с раннего детства, лет с четырех. Папа читал мне наизусть Лермонтова: «Как-то раз перед толпою соплеменных гор/У Казбека с Шат-горою был великий спор...». Я был заворожен ритмом и звуком стихотворения, а потом папа сжато рассказал мне историю покорения Кавказа. Папа не давал оценок, но я твердо уверен, что помню, – я воспринял рассказ, как нечто мрачное, жестокое со стороны России. За «Спором», но еще до школы – «Хаджи-Мурат», «Казаки», «Казачья колыбельная». Кавказ привораживал, тревожил...

Взрослым мне довелось побывать на Кавказе, но то был не тот Кавказ, который Кавказ. Неделя сплава на плоту по Зеленчуку, притоку Кубани; Кавказские Минеральные Воды, санаторий, с тринадцатилетней дочкой; неделя Приэльбрусья с сыном. Мои многочисленные знакомства с грузинами, армянами, абхазами, осетинами, чеченцами – не в счет. Обрусевшие, или – беженцы. Не типично...

И, тем не менее, Кавказ во мне как-то по-особому – звучит? живет?..

Итак, Тёма, Артём Киракосов. Армянин «московского разлива». Его отец приехал в Москву в 1947 году. Авиаинженер-изобретатель, испытатель новой техники и боксёр легчайшего веса, т.е. «мухач». Я с ним познакомился на той, «Спитакской» выставке, и он у меня вызвал большущее уважение и симпатию, которые подтвердились и укрепились на нынешней, о которой пойдет речь, выставке.

Землетрясение в Спитаке и во мне вызвало много чего... не мудрено, что в Артёме проснулся зов его предков-горцев. Он отправился туда. Работать и рисовать. Те его рисунки меня совершенно поразили. Лица, фигуры, пейзажи, сценки. Я, никогда не бывавший за Хребтом, почувствовал дух, аромат, ауру Закавказья, и трагедию, там происшедшую. И мне, славянину этот дух почему-то оказался родн и близок.

Славянину... В 1988 году я с другом проехал по Украине на велосипеде без малого полторы тысячи километров. От Луцка – Волыни, север Украины, где она прилегает к Белоруссии – до Одессы, откуда родом моя украинка-мамуля. И там, в западной части Украины, проезжая Дубно, Кременец, Почаев (!), Львов, Черновцы, Хотин и – неисчислимо сёл, я, человек совершенно русский, чувствовал, что еду по родной земле. И, каждый день общаясь с украинцами, чувствовал, что это мой народ. Хотя родился в Москве, и на Украине до того почти не бывал. Мои собеседники/цы, неведомо почему, скоро переходили на «мову», и я понимал всё (зов крови?) и отвечал по-русски. Если попадалась неясность, оказывалось, что это венгерское, молдавское или еще какое неславянское заимствование. Поэтому мне вполне понятно стремление Артёма в беде быть со своим народом.

В 2004 году была еще одна выставка Киракосова, в музее Декоративно-прикладного искусства. Графика, живопись, фотография. На фотографиях – Венгрия, страна пространственно близкая, но для меня загадочная. Что я знаю о Венгрии? Столица – Будапешт, что на Дунае, наше вторжение в 1956 году, язык – один из труднейших в Европе (по отзывам), Ференц Лист со «Второй Венгерской» и «Кампанеллой», Иштван Мештерхази «Загадка Прометея» (гениальный роман!). Вот, вроде и всё... Ах, нет! Еще утверждение Иосефа Швейка, что иной мадьяр не виноват в том, что он мадьяр...

А для Артёма Венгрия – страна, ставшая ему после нескольких встреч родной. И вся его любовь к ней – в снимках.

Я не стану говорить о живописи Тёмы. Это не моё: орнаменты, композиции, не имеющие (для меня) образа. Яркие, красочные, радостные, но – мне этого мало. Инженер. Люблю точное, конкретное.

И вот, я стою на коленях перед очередным листом Артёма Киракосова и не спешу переползать к соседнему. Всё там мое. Всё там мне близко. Огромный человек – нет, не «мужик», мужик – это Россия, а тут- горец, крепкий, древний, но не старый, дуб, но не в том бранном смысле, как говорят у нас. Дуб мощью, прочностью, добрым молчащим теплом. Садовник Гарник – Тёма рассказал мне историю знакомства с ним, однако не место ей здесь. Он сидит за столом, а на столе на блюдах, на полу – в корзинах выращенное им. Яблоки, груши, сливы. Спокойное лицо, добрые руки, в правой – посох...

А вот лист «Вверх». Улыбающийся человек, не поймешь, какого пола, на ишачке, по еле заметной стёжке. Как она ухитрилась вызмеиться среди таких скал и валунов – ума не приложить...

«Ущелье». Совершенно загадочный рисунок. Узкий пропил-трещина в сплошной скальной стене. Глубина – неимоверная. Несколько уступчиков, на каждом по дереву. Судя по кроне – это именно деревья, а не деревца и не кустики. Дно трещины ровное, конная повозка проедет, а там, в дали, куда уходит трещина, за скальной стеной – светло. Самые разные мысли-ассоциации вызывает эта щель. Не ясные, но – светлые...

«Эгоист». Прямой, тонким стержнем, ствол дерева. Наверху приплюснутый шар-крона. Один. Вдали рядок пирамидальных тополей. Почему эгоист? По мне, так задавака...

«Улыбка. Волосы. Не моя девушка». Надо быть глубоко женатым или с налимьей кровью несчастным, чтобы не залюбоваться...

И что, так я и буду твердить «халва, халва...»?

Я не стану останавливаться на фотографиях Артёма. Они хороши. Они, безусловно, очень хороши. Но! Здание парламента в Будапеште столько снимали, кто только ни! И другие снимки. Не будь рядом Тёминой графики, я бы ими залюбовался. А так – Тёма, не сердись. Но кто рядом с розой заметит фиалку, а рядом с Араратом – Машук? Артём очень хороший фотомастер. Каких много. А график Артём Киракосов – единственный в своем роде и самого высокого класса. И в смысле техники, и выразительности и во всех иных мыслимых смыслах. Из этого вовсе не следует даже косвенного совета Артёму бросить фотографию. Даже если бы имел право. Просто расстановка по полочкам. Инженер...

Уходил я с выставки с чувством неутоленного голода. Куда это годится, разглядывая зачаровывающий куда-то вдаль рисунок «Облака и Деревья. Горы и Монастыри», прочесть пояснение: «на 4-х листах, № 3»? Спасибо, но я хочу видеть и №1, №2 и №4! А ведь такие приписки на многих листах.

Родные мои! Артём Киракосов, которого я не ради фамильярности, а от нежности называю Тёмой, достоин большого зала, оповещения по «ящику», «Эху Москвы» и в «Досуге в Москве» и не меньше, чем месяца. Чтобы там хватило места и для всех его фотографий, и всех цветных композиций, графики, текстов. Текстов, которые я читал и видел Тёмино лицо, глаза, улыбку. Тексты – сбивчиво-взволнованный речитатив, который только и мог быть у него. Я не понял Тёмину живопись. Но то, что я у него понял, превосходно, из чего следует, что не менее превосходно и то, чего я не понял.

Творчество Киракосова – очередной из множества пример, какой дивный плод порою дает ветка - привой одной культуры, обжившая мощный ствол другой. Пусть и гораздо менее древней. Гоголь... Окуджава... Рытхеу... Искандер... Айтматов... Быков... Рубина... Киракосов...

Тёма называет себя неизвестным художником. Это не кокетство и не неутоленное тщеславие. Это констатация. Но это не вина его и не беда. Это – наша потеря...

Артему К.

 

Артем, как Арарат, велик –

Художник, эссеист, поэт.

И в нем Господь явил свой лик,

Когда явил его на свет.

Искристый, непокорный нрав,

Но добротой полна душа.

И был бы я сто крат не прав,

Коль не сказал: «Как хороша!»

Вокруг тебя одни друзья,

Магнитом тянутся на свет

Твоих картин. Сказать нельзя,

Что сразу в них найдешь ответ.

Но, если в них вглядишься,- в глубь,

То засияет Божий Свет,

Голгофа, Воскресенье, Путь

И Богом данный нам Завет.

Скажи, откуда мастерство?

Конечно, скажешь ты: «От Бога».

Но человечье естество –

Большая, трудная дорога.

Господь свободу людям дал,

Свою любовь и Царство Бога

А что уж человек избрал –

Талант? Иль в никуда дорогу?

Артюша, милый мой творец,

Твои творенья вдохновенны,

В искусстве вреден образец,

Ты уникален – несомненно.

 

Александр Таллер

12.12.2007

Обсудить на форуме