о.
АЛЕКСЕЙ МАРЧЕНКОВСтихотворения
о.
АЛЕКСЕЙ МАРЧЕНКОВ
Стихотворения
Послушать в исполнении автора на вечере
памяти прот. Александра Меня
Ах, неужели Вам уже пора? -
А мы вот только-только Вас узнали.
Как много судеб Вы в одну связали...
Но вечер начинается с утра, -
И Вы стоите словно на вокзале.
Ваш поезд - неужели это Ваш?!
Всегда он скорый, и скорей чем надо.
Портфель и плащ - и это весь багаж;
А вдоль путей - откосов бельэтаж
И молчаливых сосен колоннада.
А мы и попрощаться не пришли,
Не знав неумолимых расписаний,-
Испуганно гремела голосами
Вагонов стая на краю земли,
Как беспокойных птиц под небесами.
Но как всегда, не в силах мы помочь,
Ведь мы не ангелы и в небе не летаем.
А ветер сдул оцепененье прочь
С усталых крон, тропинку подметая...
Был вечер, было утро, была ночь.
2000
Он ушёл от нас туда, где, видно, его ждали,
Где забудется, как сон, наш нелёгкий век.
Соберёт по черепкам разбитые скрижали
Тот пророк, чьё имя значит – просто человек.
Он ушёл; его следы вряд ли заметутся,
Но ищейки всё равно потеряют след.
Нам бы, милые мои, поскорей проснуться:
В наши окна уж давно заглядывает свет.
Все мы ранены одним топором-убийцей,
Но прочнее всяких уз – кровное родство.
И его большое сердце продолжает биться,
И теперь им никогда не убить его.
На 22 января
Мы однажды в душе решились
Тебя помнить и дни, и ночи.
Сколько раз мы с тех пор оступились,
Но и все-таки: радуйся, отче!
Все цветы засыпаны снегом,
Все мечтанья – разбиты о скалы.
И любовь под московским небом
Нас так долго и тщетно искала.
Ты, наверное, видишь оттуда
Эти склоки и эти интриги:
Как трактаты пишет Иуда,
А Кайафа – сжигает книги.
Брат Калигула строит храмы,
Он постится и набожен очень;
Все неверных ругают упрямо…
Ах, о чем же я… Радуйся, отче!
Твое имя – предмет пререканий,
Им соблазн, ну а нам утешенье.
И в тебя каждый брошенный камень
Лишь твердит о величьи мишени.
Я порою не знаю, где мы,
Но на карте я помню место,
Где тропинка ведет к Эдему,
И калитка в небо отверста.
Где витает любовь без правил,
Где не гаснет свеча, и, кстати,
Там бывает апостол Павел,
Там и ты живешь, отче святе.
Я не помню о последнем часе
И не плачу – мне б хоть прослезиться.
Сердце перепилено на части,
И в сосудах – странная водица.
Муравьи стекаются к обедне:
В двери, в окна, прямо через крышу.
Неужели этот век – последний?
Еле-еле я Твой голос слышу.
Но зачем же вы назвали верой –
Право не терзаться над сомненьем?
Как рабы, повенчаны с галерой,
Вы скрипите вёслами учений.
А пророк шагает по пустыне
Раскалённой, жалящей, зыбучей.
Даже ночью воздух не остынет,
И никак не снять венец колючий.
Плач Иеремии
Ты хочешь, чтобы я не говорил им
Ни о пирах, ни о победах громких,
И сделался бы праведным мерилом…
А я мечтаю лишь стоять в сторонке
И не тревожить их больных амбиций…
Но ты сказал – я не могу не слушать, -
И пожалев, что поспешил родиться,
Скорблю я, обходя моря и суши.
И словно прокажённый пред людьми я,
Когда твержу о скорых потрясеньях.
Врагом народа стал Иеремия,
Всем досадив, виновен перед всеми.
Мне ненавистны правильные речи
И жертвенники с тучными тельцами,
Где выбирают на безумном вече
Себе святых, кого желают сами.
И я воззвал с обидой и сомненьем,
Воззвал, свою беду живописуя;
И он ответил мне через мгновенье:
Кого люблю – того и наказую.
Пророку Иеремии выпал тяжёлый жребий – возвещать
гибель собственной страны и плен своего народа. Эта
миссия порой вызывала в нём внутренний протест, но
он исполнил её до конца, став жертвой незрячих
«патриотов».
Кого люблю – того и наказую – Притчи Соломона, 3:12.
Как Блудный Сын, ключи отдавший
Отцу, стоящему в дверях,
Пойдёшь – ещё никем не ставший –
Один, затерянный в полях.
И, не умея видеть знаков,
Начнёшь, у страха не спросясь,
Бороться с Богом - как Иаков,
Над самой бездною кружась.
И, сил покуда не истратив,
Себя владыкой возомнишь;
Но, продан от лукавых братьев,
Ты свой Египет посетишь.
И в полночь, порывая с цепью,
В страну, где молоко и мёд,
Помчишься морем, словно степью, –
Ты, - а погоня не пройдёт.
И будешь жить, но - всё не дома,
Хотя все улицы – в домах;
Как Лот с горящего Содома,
Восстанешь, отрясая прах.
И, раненный людьми лихими,
Ты при пути уснёшь один,
Пока найдётся меж слепыми
Твой видящий Самарянин.
А после – через тьмы и чащи –
В страну, где молоко и мёд,
И где Отец, в дверях стоящий
В руках с одеждой светлой ждёт.
2000
Возникни из тайного жеста, из нескольких букв,
В неправильной речи, где всё ещё место пустует,
В бескрайней земле, где пожизненно верят в судьбу,
И где несомненно лишь против неё протестуют.
Быть может, мне хватит немногих, но искренних слов,
И станет твоё появление тут неизбежным.
В той бездне, где вместо улыбки – всё скрежет зубов,
И в зеркале «да» обращается адом кромешным.
Я думал позвать тебя раньше, но что-то не звал,
И долго искал в словарях позабытое имя,
Когда в эту странную дверцу ты вдруг постучал…
Я просто хотел тебя встретить, не путая с ними.
Войди в это сердце, пусть каменным домом оно
Стоит в отчужденьи и смотрит на мир с неприязнью,
Как бывшая крепость… Но ты приходи всё равно
Туда, где любовь непременно кончается казнью.
Я знаю, тебя не пугает моя простота.
Ты медлишь у двери – как день не торопит денницы,
Когда до зари лишь одна остаётся черта,
И в сумерках серых уже просыпаются птицы.
В дверь звонят – вот чудеса.
Я так рад, что не верю глазам.
Долог путь, но слякоть дорог
Не коснулась ничуть твоих ног.
Слезами радости весенней
Облились худенькие вербы.
Ах, нам бы, нам бы этой веры...
1990, Вербное Воскресенье
Знающими столько слов и смыслов?
Всё ль несёшь дорожками своими
Жребия кривое коромысло?
А вода, что в вёдрах, потемнела,
Уж по водяному в них таится.
Ты невольник своего удела -
Ходишь, как привязанная птица.
Затаив дыханье над листами
Первой и последней твоей сказки,
Водишь ты упрямыми перстами
По аллеям типографской краски.
Ты сидишь, согнувшийся, как будто
Лебеди вот-вот тебя поймают.
Рядом дети фыркают надуто,
Глядя в твою сказку, - и не знают,
Что тебе в ней улыбался Будда.
6 декабря 1991
(знакомому больному мальчику, который едва ходил и так же едва читал; любил пересказывать всё время одну сказку - про лягушку-путешественницу, - что вызывало смешки соседских детей)
Ты устал? Ну что ж, полежим,
Снова небу подставим лицо,
Долог путь во взрослую жизнь,
Отдохни и иди за отцом.
Ты спросил, для чего дрова?
Я и сам не могу понять:
Разве Тот, Кто тебя даровал,
Вдруг решится тебя отнять?
Не спеши, все равно дойдёшь,
Как бы долго дорога ни шла,
А судьба твоя острый нож
Для души твоей припасла.
Почему? – Я не знаю, сын.
Но когда подойдёшь к холмам,
Ты останешься вдруг один,
Папы больше не будет там.
Мне от жизни не удержать
Тебя, мальчик: она как сеть.
И тебе придётся пылать,
Но смотри, не пришлось бы тлеть.
Отдохни, пока день не иссяк,
А при звездах пойдём к холмам.
Ты смеёшься, как Исаак,
Я печален, как Авраам.
А поодаль шуршат листы:
С нами Кто-то ещё идёт.
Не страшись, Он такой же, как ты,
Это Он за тебя умрёт.
Твой ровесник, твой лучший друг,
Только Папа Его в небесах.
Ты не бойся, пройдёт испуг –
Ты заметишь Его и сам.
Он закроет тебя Собой,
Только смерть застучит по крыльцу.
Посмотри, Он как ты, такой,
Посмотри, Он идёт к Отцу…
Неважно, что живёшь ты не теперь,
Ведь словеса над временем летят, -
И я представлю, как ты будешь рад,
Когда я вдруг толкну входную дверь
И заглянув к тебе, произнесу: шалом!
И пусть они не верят тыщу раз,
Что через нас проходит эта связь
Земли и неба, что душа – псалом,
Настроенный на голоса небес.
Они не верят – им и поделом:
Для них всё небо – тучи за окном,
Гнетущие, как многотонный пресс.
А ты встречаешь радостный Песах,
В кругу семьи, задолго до тревог,
И весь в огнях твой мирный городок…
Всё как во сне, как будто на часах –
Не без пяти двенадцать, и вот-вот
Не возвестит кукушка нам о том,
Что век окончен, словно книжный том,
А то, что будет, - страшно наперёд.
И вновь ты избран, и твоя тропа
Ведёт наверх, а там уже готов
Простой алтарь, под ним – вязанка дров,
А сзади – любопытная толпа.
И хочется часы перевести,
Но поздно: за окном шаги судьбы –
Погромы, гетто, камеры, гробы…
Так я пришёл сказать тебе: прости!
Бегство
Словно слуги Святого Духа,
Словеса над землёю витали,
Но в мишени души не попали:
Не ранимо людское ухо.
Он недвижными молвил устами:
Станьте ж каплями ливней несметных.
И дожди потекли на смертных,
Только те укрывались зонтами.
И тогда в небесах решили:
Пусть вода обратится снегом.
Только люди спасались бегом,
В каждом поле лыжню проложили
И в другие края поспешили.
1989
Письмо
Мне к вам хочется очень
И я бы уплыл - но куда?
И пока вы забыться себя заставляете, -
В нашем заливе купается Ночь.
Представляете,
Как почернела вода?
Только ивам кажется,
Что уже не вода, а - тушь...
И они, окуная плети,
Всё лишь мажутся;
А в моей чернильнице - сушь,
И я возьму у них -
Для моих соцветий.
... Холодно ивам - и Вам,
И мы будем топить закатом -
Сначала комнату,
А потом он утонет сам,
Растворившись в дымке синеватом.
Где же мой проводник? -
Лишь висят провода,
Словно нитки, вдетые в голые мачты.
И на птичий крик я шепчу:
- Не плачь ты.
Хочешь, я прилечу? -
Ты лишь крикни, куда...
И качается Ночи глава,
В страницах волн отражённая скупо...
Я слыхал: над лесом есть купол,
И молитва под ним жива.
Окованная душа
Дело уж к исходу марта - и такой снег!
Нет ни пяди непокрытой, ни главы.
И ручьи, вчера живые, обратились в бег
Вместе с озером небесной синевы.
Прилетевшие пернатые несут скорбь,
Они - словно окрылённая тоска.
Велики её владения, и суд скор,
И любая связь к бессвязности близка.
Я шепчу молитвы небу, но один пар
Поднимается и кутает слова.
Ах, они неузнаваемы; и Твой дар
Улетел, как пожелтевшая листва.
Я пишу тебе посланье, но моя боль
Не утихнет, даже если ты прочтёшь.
Дело уж к исходу марта, на дворе - ноль,
Я всё так и не могу унять дрожь.
Но готова моя грамота, и в ней синь
Набухает, словно вены на руках,
На заснеженное сердце ты не трать сил,
В нём и так лишь ледяной прах.
1991 - 1992
Зимняя песня
Когда б душе такого снегопада,
Чтоб занесло по самые глаза,
Она б глядела - тихая отрада, -
Как снег творит на окнах чудеса.
Тогда любовь, высокой грусти чадо,
Затеплится опять в неясной мгле,
Как в доме негасимая лампада.
И вряд ли будет место на земле,
Куда бы свет её не проливался,-
И у тебя на ледяном стекле
Рисунок вдруг, гляди, куда девался?
И холод убегает со всех ног
Из твоего жилища, где остался
Навеки жить волшебный огонёк.
И ты опять отправишься на поиск,
С тобой и я пошёл бы, если б мог,
Но в это время мой уходит поезд…
Ему - что сердце, что по рельсам стук;
И он скользит, как выроненный пояс,
Что не связал наши дороги в круг.
Теперь им жребий верный - расходиться,
На каждой станции - и никакого "вдруг"!
Но ты идёшь, и всматриваясь в лица,
Не можешь мир представить без меня…
Оно и ясно: ведь во мне частица
Такого же, как у тебя, огня,
И он мигая требует остаться.
Но, заблудившись среди бела дня,
Ты станешь частью медленного танца
С небес упавших снежных лепестков;
Подумаешь, как просто потеряться,
И на земле - полно уже цветов,
Что утром колыхались в поднебесье.
Ты - среди них, и в шорохе шагов
Мне слышно ненароком: здесь я, здесь я…
На постаменте
Поэзия – не профессия,
Она бытия основа
И, можно сказать, конфессия
Хранителей тайны слова.
Остра как штык, изощрённая,
Как меч короля Артура,
И в хаос секунд помещённая,
Словесная архитектура.
Веками стоит, не двинется,
Когда б и луна – упала;
То бедной вдовой прикинется,
А то – королевою бала.
А кто её рыцари, кто они?
Совсем не свирепы с виду,
Одеты в смешное пальто они
И склонны прощать обиды.
Они без конца скитаются:
По дольним тропам, и выше,
Беспочвенно улыбаются
И что-то такое слышат,
Что, видно, не ими сложено,
И слухом едва уловимо,
И что повторить не сможем мы,
Как первое “да” любимой
Поэт и Муза
Жила одна де/вица средь степей:
Простая душа, и краса, и стать.
Но был и один недостаток в ней:
Она не умела читать.
И жил один парень среди долин,
Умен и честен, каких уж нет.
Но был и в нем недостаток один:
Он с юности был поэт.
И как-то увидев ее в саду,
Он тут же пленился ее красой.
Поранил он сердце, и как в бреду,
С тех пор ходил сам не свой.
И как-то услышав его в сельце,
Она пленилась его умом,
И с розовой краскою на лице
Тотчас поспешила в дом.
Не скроешься от любови, нет! –
Спешил поэт за ней по следам,
И вмиг сложил прекрасный сонет,
И бросил к ее ногам.
Но девица наша ждала цветов,
Иль даже объятий – чего таить! –
А эти полсотни неясных слов
Ей было никак не вместить.
Однако и он не бросил пера,
Решив, что достойна, право, она
Отдельной поэмы, - и ночь до утра
Стихи сочинял без сна.
И утром он к ней – ну какой тут сон! –
С поэмой примчал, а она вот так
Подумала: вовсе он не умен,
Зачем мне ворох бумаг?!
И страшной догадкой к земле прибит,
Он сел, и шептали его уста:
Так значит обман – ее внешний вид,
Когда ей ничто – красота?!
***
И так разошлись, повернули вспять…
Поэт постарел, отупел от вина.
Как жаль, никто не сумел подсказать,
Что Муза его – она.
А девица делалась все грустней,
И видела часто все тот же сон.
Как жаль, никто не ответил ей,
Что Принц ее сказки – он.
И жили долго и скучно они,
Им стало обоим намного за…
Но оба боялись, как западни,
Столкнуться глаза в глаза.
Представьте, и умерли в один день…
Сельчане за речку их отнесли,
Сказали какую-то дребедень,
Да бросили ком земли.
А вечером, когда ветер стих,
Послышалось где-то над головой:
- Какой ты мне чудный читаешь стих!
- Что стих этот – рядом с тобой!
Ну как Вы там, московский шансонье,
О чём Вы грезите, пока другие спят?
И есть ли там свой старенький Арбат,
Чтоб музыка, как лебедь в полынье,
Кружилась в сотах уличных дворов?
Тогда он – правда, лучший из миров.
Куда летит упрямая душа,
Которой крылья резали, спеша;
И закрывали плотно на засов,
Чтоб перелётных не услышать зов?
И вечные глаза – на что глядят?
Ах, я бы много дал за этот взгляд.
А мы бежим, стирая каблуки,
И всё слышнее музыка тоски
По тем печальным, строгим часовым.
Они свой век стояли, как могли,
И потихоньку вдаль от нас ушли.
Их пост оставлен – нам, а мы – бежим…
На первый взгляд, странное присутствие Окуджавы в
окружении библейских реалий для автора – совсем не
удивительно.
Симфония дня
И свет во тьме светит,
И тьма не объяла его.
На улице кричат дети,
В подъезде поднимают пьяного.
За окном музыка громкая,
Звон стекла, по ночам танцы,
А Иоанн отвёл их в сторонку
И указывает им на Агнца.
В магазине опять в очереди
Разговор о делах важных.
- Не рыдайте обо Мне, дочери,
А рыдайте о чадах ваших.
И, конечно, вспоминают Сталина,
И то, что давно позади…
А Иисус говорит расслабленному:
Встань, возьми твой одр и иди.
1999
Филология
Мне в детстве не давались языки
(Хотя и были склонности к наукам),
Стремленья к чуждым письменам и звукам
Казались мне от жизни далеки…
И думал я: куда б ни занесло –
Я как-нибудь сумею объясниться,
И языкам так и не стал учиться,
Осваивая жизни ремесло.
И вот с тех пор – я вечный ученик,
Висит всё тот же за плечами ранец,
По городу хожу, как иностранец:
Мне не понятен улицы язык.
Да и моя порой бессвязна речь,
Когда в толпе знакомых окликаю, -
Они лишь, извинительно кивая,
Несутся дальше, избегая встреч.
Похоже, свой у каждого секрет
Особых слов, слогов, тире и точек;
И, господа, нам нужен переводчик,
Вот так же, как в подвале нужен свет.
А помните, был древний Зиккурат,
Где племена перемешались страшно?
Теперь у всех есть собственная башня,
И языки умножились стократ.
Смешение языков при строительстве знаменитой
Вавилонской башни (зиккурата) до сих пор даёт о себе
знать самым трагическим образом.
Примечания автора.
 |
 |
 |
|
| |
|||
 |
|
||
|
|
|||
