искать на странице
 

Другой прихожанин

 

Заметки на полях заметок…

(Размышление на темы статей…)

 

Прежде всего, мне хочется поблагодарить Михаила Москвина–Тарханова и Леонида Максимова за интересные и содержательные заметки на темы новейшей истории нашего Отечества и Русской Церкви. Представляется очень важным, что на страницах приходского сайта с благословения настоятеля публикуются материалы, побуждающие к серьезному и взвешенному раздумью над важными для всех нас вопросами. Позволю себе также поделиться некоторыми соображениями на счет всего сказанного, тем более, что мысли эти возникли не вчера и во многом созвучны размышлениям Леонида и Михаила, а также прот. Алексея Уминского, чья статья "Немолчащая Церковь" послужила исходным пунктом для обмена мнениями.

Методологический прием, который мне хотелось бы ввести в наш разговор, можно условно обозначить как прояснение полутонов. Уточню, что имеется в виду. На протяжении десятилетий, а возможно и столетий, мы видим, как в России культивировалось, чтобы не сказать насаждалось, дихотомическое черно-белое мышление. Для такого менталитета характерно искусственное усечение возможных альтернатив, сведение всего многообразия мира к полярным определениями типа: правильно – неправильно, друзья – враги, материя – сознание, правый – левый, наши – не наши. Типичные примеры лозунгов этого сорта, абсолютно лживых в массе своей: кто не с нами, тот против нас, Родина или смерть, враг моего врага – мой друг[1].

После сказанного понятно, почему так ценно обозначившееся в начатом разговоре стремление уйти от черно-белых стереотипов и суметь увидеть за демонизированными фигурами тенденции и процессы, выразившиеся в них, но многократно превосходящие энергетику отдельных харизм. В любом народе присутствует определенный процент сухоруких параноиков, их лечат в стационаре или амбулаторно, но не доверяют вершины власти. Как совершенно справедливо пишет Леонид Максимов, популярные в обыденном сознании вожди консервативных модернизаций (Иван Грозный, Петр I, Иосиф Сталин) живут в нем не как личности, но как мифы[2]. Коль скоро это так, нам крайне важно будет понять, в чем состоит тот глубинный тренд русского сознания, что век за веком заставляет его мечтать о хозяине жестоком, но справедливом. И почему, в свою очередь, мягкий правитель не пользуется на Руси почетом и любовью широких масс потомков[3]. Именно понимание этой особенности национального менталитета представляется столь необходимым для истинной, а не формально-кампанейской десталинизации. Сам термин, кстати, едва ли можно назвать удачным, ибо он ставит во главу угла все ту же рябую фигуру. Представьте на минуту, что в послевоенной Германии вместо денацификации начали бы "дегитлеризацию". Логичным результатом такого подхода был бы вывод, что гуманный и доверчивый немецкий народ пал жертвой бесноватого психопата с кучкой подельников. Ведь это так соблазнительно: сказать, что во всем виноваты Гиммлер с его СС и Мюллер с его гестапо, а мы, простые немцы – белые и пушистые. К чести германского народа можно констатировать, что в массе своей он избежал такого соблазна.

А как в России? Что должны мы поставить после приставки "де", такое, что объединило бы романтику жестокости Ивана, неистовые реформы Петра и безжалостную логику "эффективного менеджера"? Искать скелет в шкафу не так уж и трудно, особенно если вспомнить библейское "по плодам их" и "нет ничего тайного…". Всякая неправда, непризнанная и нераскаянная, стремится вылезти на поверхность, от непредвзятого наблюдателя требуется лишь позволить себе увидеть очевидное. Но в том-то и проблема, что, вырастая в неправде, имея изначально смещенное начало отсчета (типа "если враг не сдается, его уничтожают"), мы очевидной беды увидеть часто неспособны, ибо для нас она давно стала нормой, нулем на шкале.

Маленькое отступление. Автор этих строк как-то обратил внимание на то, что является для него самым неприятным по возвращении из-за границы. Оказалось – московская толпа, особенно если спуститься в метро. Казалось бы, что такого, и в Париже и в Риме не редкость толчея на платформе. Разница в микродвижениях. В одном случае это готовность уважать границы (и траекторию) другого человека, в другом же сразу вспоминается Мересьев и лобовой таран из повести Бориса Полевого. У кого первого не выдержат нервы, кто первый отвернул с курса – тот и проиграл. Опять же не хочу ничего идеализировать, в западном метро есть и эмигранты, и наркоманы и просто хамы. Но различается основная тенденция.

В одной из статей игумена Петра (Мещеринова) есть замечательное выражение, как нельзя лучше передающее состояние многих (конечно не всех) российских умов: инфернальное нечеловеколюбие. Если это определение кажется вам чрезмерным, откройте любой интернет-форум, где обсуждается наследие тех самых консервативных модернизаторов и обратите внимание на стиль их сторонников. Экспрессия этих писаний прожжет полярные льды, "сдохните, суки" – едва ли не единственное, что можно здесь процитировать. Вопреки мифу о погрязшем в индивидуализме Западе и "соборном" российском сознании, обозначается тенденция к предельной атомизации людей именно в современной России. Типичный для христианских стран солидаризм, предполагающий доброжелательность и поддержку любому незнакомому человеку, у нас редкость. Наоборот, ценны и заслуживают доверия только свои, "наши". Со всеми остальными еще предстоит разобраться.

Это вплотную приближает нас к возможному ответу на главный вопрос, зачем нужны мифы о сильной руке. Но сначала еще одно небольшое замечание, раскрывающее, почему они возможны. Задумывались ли вы, зачем люди смотрят сериалы? Какое им дело до заведомо вымышленных героев, до ситуаций, порой бесконечно далеких от их жизни? В прошлой советской реальности сериалов не было, но было немало оптимистических фильмов, чьи герои жили совсем не советской жизнью. То есть, она считалась советской, и зрители наполняли кинотеатры, где героини Орловой скромно дефилировали в парижских туалетах посреди просторных гостиных и цветущих садов. Потом эти люди возвращались в убогие коммуналки, в сырые подвалы, неся заряд радости и оптимизма. Глядя на это, понимаешь, что жить своей собственной, непридуманной жизнью для человека не только что не типично, но скорее исключительно трудно. Когда своя жизнь убога, гораздо естественнее идентифицироваться с вымышленным героем или с вполне реальным вождем, с гордостью признавая, что "единица – ноль", а мы "только гайки великой спайки".

Однажды довелось услышать от советской женщины, попавшей в ситуацию большой удачи: "могла ли я думать, что буду завидовать самой себе?". А теперь подумаем мы: может ли такой излом судьбы, где реальность безнадежно оторвана от элементарных стандартов достойной жизни, не порождать излома всей души? Если "я реальное" так легко отщепляется от "я счастливого", то где будет жить человек? Понятно, что не в коммуналке. Но объект-заместитель не решает насущных проблем, и неизбежная память о реальности отольется в агрессии, направленной вовне или внутрь. И этой агрессии в России всегда было через край, ее хватало на самое безумное само-[4] и не само- разрушение, на жестокие войны, а когда войны кончались (и даже до того), хватало чтобы бить своих, дабы другие боялись. Будучи направлена внутрь, агрессия оборачивается всеми мыслимыми формами саморазрушения, из которых алкоголь лишь самая доступная. Направленная вовне, она выступает как ярость, лихая готовность громить и крушить, "порвать на клочья, Господа хваля". Или хваля того, кто широким жестом предоставляет массе такую возможность.

Присмотревшись теперь к любой из трех названных фигур "модернизаторов"[5], мы можем констатировать, что все они гениально отвечают следующим требованиям:

- являются воплощением мечты человека, не удовлетворенного своей жизнью и не знающего способа ее изменить, зато мечтающего о другой, исполненной власти и силы, ознаменованной победой над врагами и свершившейся местью всем обидчикам;

- воплощают легитимную, "сертифицированную" агрессию, ради их высоких целей убить миллион человек – не проблема и не грех, а даже заслуга.

- не признают и не демонстрируют никакой слабости, столь ненавидимой в себе слабыми, но амбициозными людьми. Вожди – люди из кремня и "солдата на фельдмаршала не меняют".

Присмотревшись к этому списку и припомнив позор версальского мира, большинство легко добавит к списку эффективных модернизаторов четвертую фигуру. Что впрочем, не сильно приблизит нас к ответу на свой, российский вопрос, ибо наш национальный штамм данной заразы националистическим изначально не был.

Что имеем в итоге? Вспышку гордости в душе маленького человека, насилие как способ почувствовать себя хоть что-то значащим, да и просто живым. Но именно маленькие и незаметные, собранные вождями в единый рой, становятся протагонистами эпохи. Этот факт достоин большего внимания. Поскольку на момент распространения фрейдизма историю России писали уже исключительно люди, считавшие себя последователями Маркса, то в ней и по сей день доминирует социально-политический подход, в ущерб любым другим, в частности психодинамическому. Но именно последний может привести нас к интересным выводам. Например, не стоит ли за формационно-классовой "дальнозоркостью" нежелание увидеть вблизи маленького обиженного человечка, замеченного русской литературой, но вовремя до конца не распознанного? Существует мнение, что Достоевский был для России пророком, предупреждающим о грядущей беде. Если так, то раскольниковское желание иметь власть через насилие есть еще одно неуслышанное предостережение. Великий писатель уже тогда пытался показать, что привлекательность фигуры Наполеона (опять же, не реального Бонапарта, а российского мифа о нем) не в головокружительности карьеры (что было бы аналогом "американской мечты"), а в праве на неограниченную жестокость[6]. Достоевский отказался романтизировать униженных и оскорбленных, поняв, как легко "тварь дрожащая", идентифицируясь с вождем, мутирует в состояние "власть имею". Перефразируя другого классика, можно сказать, что если враг не находится, его назначают. В свое время, им были царские чиновники, городовые, охранка, казаки, белые, зеленые, мировой капитализм, кулаки, нэпманы, троцкисты, оппортунисты, уклонисты, вредители, шпионы, контрреволюционные элементы, попы, эсеры, фашисты, Чемберлен и Кондолиза Райс, американский империализм, стиляги, китайский гегемонизм, тунеядцы, израильская военщина, душманы, исламский фундаментализм, талибы, олигархи, ваххабиты, коррумпированные чиновники, короче все, кроме того, кто в данный момент говорил "Фас!". Лишь пролетарский интернационализм и происхождение классиков не позволили явно добавить в список евреев, перед съедением их пришлось перекрестить в безродных космополитов. Врага узнавали везде, часто в друге или соседе, это считалось ценным классовым чутьем (термин зоологический). Много ли найдется стран, где с таким упоением расстреливали собственных граждан, в том числе за экономические преступления и даже во вполне "вегетарианское" брежневское время? "Собаке собачья смерть!" – ушел ли этот лозунг в прошлое?

Вы никогда не задумывались над вопросом, зачем России такая армия? То есть, армия современному государству, конечно, нужна, но зачем это сборище забитых мальчишек? Современная война – занятие для профи, все остальные годятся лишь для разгона мирных демонстраций либо на мясо. Оставим в стороне лежащие на поверхности мотивы типа сбора денег военкоматами, воровства на военных поставках и строительства дач. Это есть, но это не главное. Хотя бы потому, что никак не объясняет навязчивое желание власти протащить через срочную службу все здоровое мужское население (кроме своих детей, разумеется). А дело в том, что армия, как говорил незабвенный Леонид Ильич – важнейший инструмент воспитания советской молодежи. И был категорически прав. Автор этих строк не раз поднимал тему армейского насилия с теми, кто непосредственно испытал его на себе. Весь спектр ответов сводился к двум основным: первый – меня били, но я так никогда поступать не буду, второй, увы, гораздо более распространенный: меня били, и поэтому я тоже буду бить. "Мягкий" вариант второго ответа: "армия – хорошая школа, всякий должен ее пройти[7]". Задумаемся над привычным, но парадоксальным, по сути, фактом. Субъектами запредельного насилия, калечащего почти всегда душу, а зачастую и тело, являются именно те, кто сам несколько месяцев назад был объектом такого насилия. Для человека с осознанной гражданской позицией такая "эволюция" немыслима. Но в том-то и дело, что граждан не большинство, над этим работают. Тогда что мы имеем? Происходящее наиболее адекватно описывается в терминах инициации. Молодому человеку, только что лишенному права не только на человеческое достоинство, но и на элементарную безопасность, ее величество Система говорит: "А теперь ты станешь сильным, но не потому, что ты человек, гражданин и чего-то стоишь, а потому, что согласишься играть по моим правилам, и пришла твоя очередь бить". Настоящее в этой жизни – право силы, все остальное: Устав, Закон, Конституция, – туфта для правозащитников и либерастов. Это неписанное правило вбивается куда глубже, чем все рассуждения о морали и справедливости[8].

Полагаете, автор сгустил краски? Тогда объясните, почему рейдерские банды, набирая отслуживших в армии ребят, не имеют кадровых проблем? Или посетите парк Горького в день ВДВ.

Тут мы вплотную подходим к еще одному важному моменту. Агрессия – всегда капитал власти. Агрессивные массы можно натравить на кого угодно, примеры приводить не буду, голова идет кругом от этих примеров. Опять же, почему авторитарные режимы стремятся призывать на службу едва достигших совершеннолетия? Из-за отсутствия проблем со здоровьем? Или потому, что люди более старшие, остепенившиеся и многое переосмыслившие никогда не будут воевать с такой же лихой злобой, бесшабашной и бескорыстной, а потому особенно страшной. "Война – дело молодых", пел классик.

Впрочем, оставим тему армии, она не ведущая в этом разборе. Мы назвали главное слово – агрессия. Колоссальный потенциал нетерпимости, накопленный в миллионах душ и находящий свое законное воплощение в стальной фигуре того, кто "знает как надо" и "все за нас решит". Нужно только мановение пальца. Мы можем без особого труда проследить агрессивные тенденции на всем протяжении российской истории. И при том, что народов и историй без агрессии не бывает, можем констатировать особенность национальной агрессии, о которой Пушкин провидчески[9] сказал "не приведи Бог увидеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный". Особенность эта – в неспособности грамотно канализировать агрессию, неумении и неготовности заранее разряжать агрессивные настроения и устранять рождающие их предпосылки. Эта мысль вплотную подводит нас ко второй части, работы, без которой весь разговор носил бы отвлеченный характер.

 

Что делать?

Даже при осознании общих причин любые конкретные шаги немыслимы без учета особенностей текущей ситуации. Агрессия культивировалась в российском обществе на протяжении веков и использовалась как во внешней политике, так и на внутреннем поле, в частности для оправдания жестокости власти "если не будет сильной руки, мы все друг дружку поубиваем"[10]. Соответственно, многоплановым был и образ врага, что гениально схвачено фразой Галича "у них первый был вопрос – свобода Африки, а потом уж про меня, в части 'разное'". Любое напряжение должно периодически разряжаться и, помимо глобальной внешней угрозы, населению всегда предлагался доступный для битья местный враг, вспомните хотя бы "бескорыстное" преследование Бродского дружинниками.

Но всякое ружье обязано выстрелить, а неудача контроля делает процесс стихийным. Попытки переквалифицировать "ненависть мирового империализма к первой в мире стране победившего социализма" в "антирусские настроения либерального Запада" по большей части не удались, на Запад теперь ездят. В результате, роль внешней угрозы сегодня твердо удерживает мировой терроризм. Что до внутреннего врага, то с одной стороны он стихийно порождается ростом националистических настроений, неизбежным в условиях стихийной миграции периода раннего капитализма и отчасти коррелирующим с внешним врагом. Другой фактор, все сильнее проявляющийся в последнее время – противостояние "простых людей" и коррумпированной власти, зачастую не только грабящей народ, но и безнаказанно убивающей его среди бела дня на дорогах. Яркий пример назревшей борьбы – феномен Алексея Навального. Когда популярный блогер начал сбор средств на разоблачение коррумпированных чиновников, ярость масс в считанные дни отлилась несколькими миллионами вполне конкретных рублей.

Опасность ситуации в том, что капитал ярости не защищен никаким "ядерным чемоданчиком". Использовать его может всякий, ловко перехвативший тренд и давший массам путь реализации агрессии, что и случилось в 1917-м. Как ни странно, именно атомизация общества препятствует сегодня массовым проявлениям насилия, хотя и они уже имеют место. Однако единства нет, кто-то хотел бы бить лиц нелюбимой национальности, кто-то представителей не своей ориентации, кто-то зажравшихся чиновников, а кто-то привычным для России способом направляет агрессию на путь саморазрушения, дополняя алкоголь наркотиками. Все "искрят" друг на друга в очередях, общественном транспорте и на дорогах.

Само собой, всякому делу положено дать "законный вид и толк". Потребность в легитимизации агрессии актуализирует бренды, ассоциирующиеся с правом и правильностью: особым спросом пользуются "правильные" обертки: правоохранительная, правозащитная, даже православная.

Понятно, что при таком размахе явления бороться имеет смысл не с проявлениями (нелюбовь к кавказцам или любовь к Сталину), а с самыми его корнями. И расстаться с иллюзией просвещенной интеллигенции о том, что Сталина любят потому, что не знают о его преступлениях. Да нет же, как раз потому-то и любят, что свято верят в реализованную им жестокость.

Речь идет, таким образом, о подлинной модернизации всего уклада, всех ценностей народа, начиная с отношения к себе и ближнему. Как бы грандиозно не звучало такое заявление, оно не может быть названо чрезмерным в условиях, когда народ начал вымирать, а сегодня это уже происходит. И модернизация должна быть реальной, пора честно сказать, что "консервативных" модернизаций не бывает, консервативная модернизация сродни осетрине второй свежести или, если хотите, суверенной демократии – кому что ближе. То есть никакая это не модернизация, а консервация устаревшей авторитарной системы на новой технологической основе: за счет передела владений в пользу худородных боярских детей (Иван Грозный), привлечения западных военно-бюрократических технологий (Петр I), наконец, эксплуатации религиозно-мессианских иллюзий полуграмотного народа, создавшего атомную бомбу, но до поры не заметившего подмену Царства Божия вполне земным лохотроном.

Реальной альтернативой пути, гибельность которого, казалось, должна быть очевидна, является просвещение народа и привлечение всех средств для снижения уровня накопленной в обществе ярости. Это требует, с одной стороны развития образования, причем именно гуманитарных дисциплин, литературы, эстетики, искусствоведения, и лишь затем всего того, что требуют промышленность и оборона[11]. Мы часто не отдаем себе отчета, насколько привыкли считать культурную реальность чем-то второстепенным, "надстроечным". Бродский едва ли не первым подметил, что фильмы про Тарзана сделали для освобождения его поколения больше, чем доклад Хрущева. Продолжая эту мысль, будет не так уж наивно предположить, что социализм закончился не в последнюю очередь потому, что Лунгина перевела Карлсона, и выросло поколение, узнавшее, что детство это не только Мальчиш-Кибальчиш и Военная тайна. С другой стороны, необходим комплекс мер, напрямую снижающих агрессию в обществе, и этими мерами не могут быть только запреты. И одной лишь проповеди смирения тоже будет мало. Ни для кого не секрет, что человек испытывает агрессивные импульсы в ситуациях бессилия, когда видит недолжное и ничего не может исправить. Обнаружив в храме беззаконных торговцев, Иисус не стал решать эту проблему внутри себя. Понятно, что в любом социуме право гражданина влиять на жизнь своей страны реализуется по-своему. Современная цивилизация выработала институты, пусть не идеальные, но зарекомендовавшие себя лучше других и потому достойные подражания. Ключевые из них: сменяемость власти, независимый суд и независимые СМИ. Если эти институты нормально функционируют, то в обществе могут действовать механизмы самоочистки от злоупотреблений во всех его формах. Если бы на конкретного чиновника, гражданского или милицейского, можно было бы подать в суд и рассчитывать на честный вердикт, то не было бы нужды приморским партизанам уходить в лес, а, главное, не получили бы эти робин гуды широкой поддержки общественного мнения. Однако вместо этого в сознание опять внедряются ложные альтернативы типа "либо вертикаль власти, либо все разворуют олигархи", "либо жесткая власть, либо анархия", "либо двадцать лет ручного управления, либо хаос и лихие девяностые" – последнее особенно мерзко, ибо есть ложь и клевета на народ России.

Что может в этой ситуации Церковь? Да то же, что и во все времена. Говорить правду. Характерно, что в обсуждении современной социальной позиции РПЦ слышатся все те же старые ложные дихотомии: либо полная аполитичность, либо литье воды на мельницу отдельных сил и т.п. Да нет же! Иисус отказался разрешать спор братьев, но не стеснялся сказать правду о фарисеях и власть имущих. Не задумываясь о политкорректности, он обличает фарисеев, любящих сидеть впереди, возлежать на первом месте и поедающих дома вдов (Мк 12.39-40). Чем, конечно же, льет воду на мельницу многочисленных экстремистских движений, раскачивает лодку и нарушает стабильность в обществе. К чести Церкви надо сказать, что голос правды в ней все же звучит. И среди тем уже не только аборты. Дана, наконец, оценка периоду культа личности. Только что сказано о злоупотреблениях в системе образования. Характерно только, что в выступлениях этих Церковь оказывается не на переднем крае, а сильно позади по крайней мере той части общества, которая читает Интернет. Так слова Святейшего о нарушениях при приеме ЕГЭ прозвучали лишь после того, как на эту тему не отстрелялся лишь ленивый, а сторонники явно провального эксперимента стали сравнимы по численности с видами из Красной книги (что не мешает им диктовать свои условия, плюя на мнение миллионов учащихся, их родителей и приемных комиссий ВУЗов).

Сохранение статус-кво либо революция[12] – вот еще одно ложное противопоставление, исподволь внушаемое нам, в том числе и в церковных СМИ. А если не то и не то, а что-то третье? Да, нам никто не даст другого народа и других начальников прямо сейчас, но, признаемся честно, никто такой заявки и не формулировал. Реально действующая альтернатива "щучьему веленью" – создание ситуации, позволяющей обществу постепенно, по миллиметру выбираться из болота на твердую почву за счет актуализации собственных здоровых ресурсов, а они есть всегда. По собственному опыту знаю, что в госструктурах сегодняшней России есть немало людей, которым "за державу обидно", но как же часто им приходится идти против общей тенденции. Да, Церковь не должна заниматься перераспределением или предотвращать бегство капиталов, но она реально потрудилась бы для своего народа, а значит и для Господа, доверившего всем нам Россию, если бы обозначила нравственные ориентиры не только строками Декалога, но и в терминах современных социально-политических реалий. Когда говорят, что Церковь не должна заниматься политикой, имеется в виду соблазн политиканства, то есть извлечения односторонней выгоды из противостояния в обществе. Характерно, что в современном семантическом пространстве постперестроечной России понятия политика и политиканство смешаны, во многом искусственно, с приданием первому негативного смысла второго. Это еще одна дихотомия, внушаемая массовому сознанию: либо вы не занимаетесь никакой политикой, либо вы обслуживаете чьи-то проплаченные интересы. Но Церковь не просто является частью общества, она призвана быть его закваской. Уходя от острия проблем, прикрываясь простыми оправданиями, должна ли она удивляться, что уделом ее остаются те самые два процента…

Подчеркнем снова и снова, речь не о том, чтобы стать на "правильную сторону". Глупо возлагать безграничные надежды на кого-либо из политиков, но умно и должно обличать грехи системы и ее действующих лиц. Давайте зададимся вопросом, на чью мельницу польет воду Церковь, если во всеуслышание скажет, например, о том, что:

- невозможно возрождение без покаяния. Как бы ни было трудно, нам всем необходимо научиться говорить о своем прошлом, не кидаясь в крайности, не строя иллюзий, но и не посыпая головы пеплом, отрекаясь от злых дел наших дедов, но не от них самих. В признании исторической вины – достоинство сильной личности и сильного народа, это нужно не жертвам, это нужно наследникам выживших;

- в современном обществе от власти требуется нечто гораздо большее, чем просто уважать права гражданина. Власть должна на деле служить ему и быть подконтрольной, что немыслимо без реальной сменяемости этой самой власти[13]. Любая узурпация полномочий, как бы красиво это не обставлялось, исключает возможность справедливого устройства жизни и провоцирует худших на соучастие в пороках, лучших на эмиграцию[14], миллионы на унылое прозябание. "Безвременье вливало водку в нас " – писал об этом классик[15];

- не угоден Богу тот режим, что не стремиться "установить у ворот правосудие" (Амос 5.15);

- власть следует оценивать, прежде всего, не по экономическим, военным и прочим внешним успехам, а по тому, что делает она с душой народа, какие качества в человеке культивирует, а какие, наоборот, подавляет;

- невозможно реальное пробуждение общества, нации без права свободно говорить и озвучивать любые мнения во всех без исключения СМИ;

- народу не нужна псевдоармия, служащая не обороноспособности страны, а ее деградации, калечащая молодые души и способствующая злоупотреблениям;

- не имеет будущего народ, губящий образование и культуру. Страна Пушкина и Толстого не должна быть сырьевым придатком собственных месторождений, где народ не нужен, а требуется лишь персонал для решения узкоцелевых задач;

- если сегодня, видя недолжное, вы молчите, как пел Галич "но не против, конечно, а за", если ваше дело маленькое, а начальству виднее, то с какой стати вам ждать достойной старости и нормальной пенсии?

- православие не в торжестве позолоты и массивности храмов (теперь все чаще и оград храмов), а в готовности видеть Образ Божий в нищем, забредшим в конференц-зал ХХС или под окна Моссовета;

- Божий промысел реализуется в многообразии национальных культур. Каждый народ призван уважать другие культуры и вправе требовать уважения своей собственной. Неумение жить в русской культуре иначе, чем с позиций национализма, переходящего местами в шовинизм – еще одна ложная дихотомия, доставшаяся нам в наследство. Вопрос этот крайне непрост и об этом тоже еще надо учиться говорить, но если этого не делать, то миллионы так и останутся с мыслью, что быть русским означает лихое мордобитие во хмелю;

- не бывает народа без национальной идеи. И не бывает здорового народа без здоровой национальной идеи. Кто-то скажет, что такой идеи у нас сегодня нет. Это неправда. Она есть всегда. Сегодня это обогащение при максимальной политической пассивности. Магнитолой Сони уже никого не удивишь. Впервые за десятилетия у людей появилась возможность купить автомобиль, и это даже не Жигули. У автора нет точных данных о строительстве в частном секторе, но можно не сомневаться, что за последние годы тут сделано больше, чем за весь советский период. Так куда мы идем?

- избыток неправды в социуме, когда отвергаются очевидные и зарекомендовавшие себя во всем мире механизмы общественного контроля[16] – питательная почва для политических авантюристов, предлагающих свои быстрые решения. Это реальная угроза безопасности страны;

- смирение есть христианская добродетель, а молчание о безобразиях в своем доме – грех безответственности.

 

Список произвольный и, конечно, не претендующий на полноту или даже всесторонность.

Кто-то скажет, что все это светское, что задача Церкви состоит лишь в призыве к личному совершенствованию. С таким искусственным ограничением нельзя согласиться, учитывая позицию самого Спасителя, который не молчал безропотно, а смело требовал ответа у ударяющего Его (Ин 18.23). Одно без другого не существует. Нарыв греха лечится одновременно и покаянием с одной стороны и прощением с другой, но почему Церковь должна призывать только ко второму? Конечно же, гораздо проще сказать рядовому прихожанину, "прости ближнего" и "не воруй сто рублей", чем спонсору, "не кради миллиард", а правителю, "не узурпируй власть". Если Церковь в силу "политкорректности" отказывается от обличения этих последних, то и первый ей не поверит. Не это ли и есть лицеприятие? Вправе ли был митрополит Филипп смотреть на Ивана Грозного исключительно как на слабого искушаемого брата? И достойно ли Церкви быть в арьергарде того, о чем говорят сегодня на кухнях. Призыв же к смирению – отдельная тема. Он будет услышан лишь тогда, когда за ним стоит собственная духовная высота и собственный подвиг говорящего. Будучи сказаны разными людьми, те же слова по-разному звучат и имеют разный вес. Согласитесь, есть принципиальная разница, призывает вас к нравственному совершенству академик Сахаров, или это делает режиссер с мигалкой.

"Я воспринимаю это время как Суд Божий.. – писал за несколько дней до гибели прот. Александр Мень. – Теперь мы все узнаем, кто на что способен. Думаю, что сделать что-то можно лишь с помощью свыше. Обычных сил недостаточно"[17].

По прошествии более двадцати лет мы видим, что суд продолжается, что не удивительно для христианина, всегда помнящего, что "ныне суд миру сему". Проходят эпохи, сменяются правительства и политические ситуации, но есть то, что не проходит, не стареет и не девальвируется, что во все времена было главным орудием Церкви – искреннее слово правды. Если же возобладает внутренняя или иная цензура, то мы и дальше будем вести просвещенные диалоги на второстепенные темы для узкого круга сочувствующих. А большинство народа в силу естественного, выработанного десятилетиями иммунитета, окажется где-то совсем в другом месте.



[1] О последней иллюзии стоит сказать особо, примитивное мышление, ограниченное полюсами одной оси, часто приводило как отдельных людей, так и целые народы в объятия авантюристов, имеющих свои, совсем третьи цели. Эта отдельная тема, не раз всплывавшая в истории России, заслуживает самостоятельного неторопливого разбора.

[2] Характерна история о том, как Сталин однажды сказал Василию, загордившемуся тем, что он сын Сталина - "Ты думаешь что ты - Сталин? Или ты думаешь что я - Сталин? НЕТ! Вот - Сталин" - и указал на портрет, висящий на стене.

[3] Отметим, что в число так или иначе почитаемых государей до сих пор не вошел Александр II, отменивший рабовладение на Руси и сподобившийся мученической кончины. На фоне широкого почитания Царственных Страстотерпцев и "партизанских" культов Ивана Грозного и Малюты Скуратова (пример – издававшаяся в Питере газета "Опричнина") факт этот говорит о многом.

[4] Чаадаев (сильно не любимый сторонниками твердой руки) пишет, что нам едва ли стоит гордиться своей национальной смелостью, ибо за ней стоит не преодоление страха, не осознанное мужество, а неспособность ценить дар жизни.

[5] Это слово сознательно взято в кавычки. Почему, будет сказано ниже.

[6] Вот как передана тема упоения силой в Преступлении и наказании: "Прав, прав «пророк», когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостаивая даже и объясниться!"

[7] Примечательно, что человека, произносящего такие слова, в современной российской реальности травматиком никто не признает. В нашем обыденном сознании перенесший травму человек представляется заикающимся, "морально опущенным" существом, а здоровяк, забывший и думать о том, что "всяких" людей не бывает, воспринимается абсолютной нормой. Собственное нравственное чувство убито, и мысль, что кому-то Господь положил быть бойцом, а кому-то – Моцартом, чужда травмированному сознанию.

[8] Существует мнение, что причины дедовщины – в недоработках и безразличии офицеров. Автор знает, по крайней мере, один пример, когда "молодые" объединились и дали реальный отпор дедовщине. В этот момент "безразличие" офицеров закончилось: приняв сторону "дедов", они стали "объяснять" новобранцам, что в армии на самом деле "так положено".

[9] Впрочем, почему провидчески? И Пугачев, и Разин, и Смута уже были.

[10] Еще один пример ложной дихотомии, ждущей своего развенчания.

[11] Любой, кто следит за периодикой, заметит, что картина сегодня прямо противоположная. Даже НВП (начальная военная подготовка), отмененная в начале 90-х, возвращается в школы.

[12] В более остром варианте "либо молчание – либо призыв к топору".

[13] Имеется в виду действительная сменяемость власти, а не тот феномен, что по инерции зовется у нас выборами.

[14] в т.ч. внутреннюю, отсюда такая народная любовь к Штирлицу – типичному внутреннему эмигранту среди партийных бюрократов.

[15] В. Высоцкий. "Я никогда не верил в миражи...". Прочтите, если еще не прочитали.

[16] Радетелям пресловутого "третьего пути" гениально ответил в свое время Е.Ф.Сабуров: "когда говорят о своем особом, третьем пути, любому грамотному экономисту ясно: хотят воровать" (Конференция по проблемам толерантности. Звенигород, 2003)

[17] Переписка с Р.И.Колесниковой. Конец августа 1990.