|
Дорогая Ирина! Рад был получить от Вас письмо и знать, что Вы не забыли
Деревни, теперь для Вас родной. (Она неплохо преображается, хотя этому
чинят препятствия.)
Вы спрашиваете, почему нам легче любить природу, чем людей. Да очень просто:
потому, что мы видим ее (а художник особенно) своими неприродными глазами.
Мы видим в ней непреходящую красоту. Мы поднимаемся над ее кровью, грязью,
кашей всеобщего пожирания. Мы созерцаем замысел Творца в неоконченной
и еще несовершенной картине.
Этого не видит жук или головастик. Они видят лишь то, что можно съесть
и от чего — бежать. Так и человек. Если он не поднимается до “узнавания”
в каждом (по возможности) его лучшего, его вечного, его трогательно прекрасного,
то останется одна муть (отвращение или вожделение). И еще немного улыбки.
Улыбки, которая не пускает в дверь лохматую и изодранную трагедию (в худшем
смысле слова).
Не удивляйтесь, что заряд Ваш быстро иссякает. Это закон. Питаясь от родника
Церкви, мы иногда воображаем, что это — наше, а на деле это еще не стало
нашим по большому счету.
Вы пишете про обиду. Еще Достоевский писал, что обижаться приятно. Но
это от нашей мелочности, от мелкости. Как в маленькой комнате любой человек
задевает за вещи, так и в невеликодушной душе. Она должна постепенно стать
просторной, как храм, где никому не будет тесно. И исчезнет невроз обиды
(его приятность — психологическое сальто нашей маленькой души). Иногда
это лжепопытка компенсировать себя за реальные или мнимые ущемления.
Освобождение же от грехов и греховности — это долгий процесс. Сразу ничего
не выходит. Чем зрелей художник, тем яснее он видит свои недочеты (новичок
часто бывает в восторге от своей мазни). Так и с пятнами на одежде крещения.
Их видно только при свете. <...>
* * *
<...> Вы правы: есть некая гармония между нами и природой, но не
полная и не всегда она со знаком плюс. И не всегда наши внедрения в природу
— злы. Человеку не дано безнаказанно отступать на природный уровень. Он
в чем-то ее уже превзошел. Она внеэтична, чего не может себе позволить
человек (иначе — монстр типа “белокурой бестии”).
В наших “детищах” мало красоты (это может быть в будущем), но в них есть
цель и воля человека. Вспомните чувство полета у Сент-Экзюпери, его ощущение
летящей машины (это обратное Ходасевичу). Поезда — чудовища, ибо они несовершенная
ступень. Ведь и вымершие ящеры были чудовищами. А в том, что человек создает,
есть уже много прекрасного. Я помню белый пароход на подводных крыльях
на Волге... Мы, конечно, соавторы Творца, но соавторы столь же ниже стоящие,
насколько наша природа элементарней. В твореньях соединены мудрость и
эстетика. У людей это пока плохо получается. Но вся природа — это лишь
поток, который стремится обрести самосознание в человеке. Мы корнями —
в ней, но духом уже поднимаемся в иные сферы. <...>
<...> Жизнь духа целостна. В ней нет отдельных изолированных участков.
Ось ее — служение Высшему и людям. Это и в добре, и в творчестве. Поэтому
творчество священно. <...> Профессионализм вещь отличная. Я бы сказал,
что Бог любит маэстро, пусть даже это касается шитья платьев или починки
телевизоров. Халтура — это, в сущности, грех. А дилетантство — развлечение,
хотя порой и безобидное, а порой полезное. Иногда же оно уводит человека
от его прямых задач и ставит на путь, ему не предназначенный. Словом,
Вы во всем правы...
Посмотрел на Ваш рисунок и еще раз все-таки пожалел, что не удалось побывать
в этом году в Коктебеле. Сколько лет, а все еще его не освоил и не изучил.
Не поддавайтесь мыслям вроде: стоит ли вообще что-то делать? Это искушение.
Мы созданы для труда, отдачи и созидания. Это в нас от Творца. Мы меряемся
тем, что мы отдали. В труде продолжаем Его творение, Его замыслы. <...>
Ю. Н. РЕЙТЛИНГЕР
Дорогая Юлия Николаевна!
Получил Ваше письмо, где Вы снова говорите мне о своих сомнениях, касающихся
Евхаристии. Попытаюсь, как смогу, ответить Вам и Вашему знакомому.
Прежде всего — Евхаристия установлена Спасителем и была настолько дорога
и важна для Него, что Он заповедал всегда совершать ее Своим последователям.
Это — первое после крещения таинство.
Уже одно это заставляет нас относиться к нему с особым благоговением,
даже если мы и не все понимаем в его сущности. Это Его воля. Его желание...
Форма, которую Он избрал, была далеко не случайной. Как Вы знаете (хотя
бы из книги Л. Буйе), основой ее служили молитвенные братские трапезы
в ветхозаветной Церкви. Трапеза вообще издревле была самым интимным и
светлым символом единения людей. Когда иудеи собирались на такие трапезы,
они знали, что Господь невидимо присутствует среди них. Это первый аспект
- Трапеза.
Второй аспект — Жертва.
В чем заключался смысл жертвенной символики с древнейших времен? Жертва
была знаком единения с Высшим. Она тоже понималась как трапеза, на которой
присутствует Божество (или его представитель в виде символа), часть жертвы
сжигали, часть шла на трапезу, шла людям, собравшимся у стола или очага.
Жертвенное животное было эмблемой Бога, который входил в самые тесные
отношения с людьми.
То, что это было связано с принятием пищи, — тоже не случайно. Ведь, принимая
пищу, человек причащается силам природы, силам мира. Через пищу мировая
энергия входит в человека и поддерживает его бытие. Поэтому и сам акт
принятия пищи всегда понимался как священный, и поэтому в жертве был элемент
трапезы. Подобно тому как в пище мы приобщаемся стихиям, так и священная
трапеза есть символ (вполне реальный!) причастия Божественному. Отсюда
— пасхальный Агнец и иудейский седер, на котором он присутствовал как
часть трапезы.
Третий аспект связан с кровью. С глубочайшей древности у многих народов
кровь была символом жизни. Ритуалы с участием крови делали его участников
членами одной семьи, “кровными родственниками”. Этот символ был принят
и в иудействе. Когда Моисей кропил народ кровью жертвенного Агнца, он
тем самым соединял народ в духовную и кровную общину. А поскольку Агнец
был посвящен Богу, это становилась община Божия (кагал Ягве, или Церковь,
экклесия, что есть греческий перевод еврейского слова “кагал”).
Жертва Божия, вхождение Творца в мир падший, исполненный страдания, есть
четвертый аспект таинства. Христос отдает Себя миру. Он становится тем
Агнцем, Который соединяет Небо и землю. “Тако возлюбил Бог мир...”.
Плоть и кровь — на языке Ветхого Завета означает бытие живого существа
в целом. Плод человеческого труда, вино и хлеб, есть залог жизни, ее условие.
Но, освященные присутствием Христа на трапезе, они становятся Его бытием,
Его кровью и плотью. Это чисто духовное значение таинства нельзя толковать
натуралистически. Присутствие Плоти и Крови и есть присутствие как таковое,
реальное Присутствие. Поэтому Христос говорил о Себе, что Он есть “Хлеб,
сошедший с неба”, поэтому Его жизнь (т. е. Кровь) есть сила, пронизывающая
собранных во Имя Его.
То, что в первобытных религиях было предчувствием и жаждой соединения
с Высшим, то в Ветхом Завете стало прообразом Богоявления, то на Тайной
Вечере стало реальностью. И продолжаться она будет, пока стоит Церковь,
пока стоит мир. Последняя же Трапеза, вечная, будет уже в Его Царстве,
которого мы все ждем и ради которого живем и трудимся.
Вот, в кратких чертах, что могу я Вам сказать об этом великом и драгоценнейшем
из таинств, которое является для нас залогом Его пребывания с нами.
Всегда ваш
о. Александр
|