|
к началу раздела>>
к содержанию>>
ФОТОГРАФИЯ В ЦЕРКВИ. ФОТОГРАФ В ЦЕРКВИ.
ФОТОГРАФ ЦЕРКВИ.
Церковь – двухтысячелетнее собрание в тайне, и поэтому не удивительно,
что большинство снимающих ее не ведают, что творят (а запрещающие
снимать не знают, что запрещают). Между тем, понимание фотографии
как прекрасного исторического свидетельства о Церкви возникло очень
давно: 150 лет назад новейшую технологию сам Афон принял из рук
одного санкт-петербургского профессора. И на Святой Горе начал
складываться огромный фотоархив. А на нашем ''Северном Афоне''
– Валааме в начале XX века в фотоцехе трудились 18 монахов – ответ
на реальный спрос. Встречается такое понимание и сегодня. Однако,
всё это фотография как история. Преданием Церкви фотография может
стать тогда, когда сделается ''иконописью с натуры''– изображением
людей и действий явно не от мира сего. А сам характер изображения
перестанет быть натуралистическим. И монокль как оптический инструмент
с ''мистической сверхпроводимостью'' окажется здесь как нельзя
более кстати.
Но полноценная работа фотографа в Церкви должна быть обоюдной.
Увы! – главному – сосредоточенной молитве человек с аппаратом не
мешать не может. И при взаимном непонимании конфликт неизбежен
– внутренний подчас хуже внешнего. Поэтому необходимый церковный
опыт снимающего в идеале должен встретиться со всесторонней поддержкой
общины – приходской или монастырской, не важно. Чтобы стяжать ее
нужны немалое время и гласная помощь начальствующего – игумена
монастыря или настоятеля храма… Строго говоря, от всех проблем избавляет
только общая полнота веры. А пока этого в нас и в помине нет, надо
быть всегда готовым смиренно опустить камеру.
Фотограф, однако, должен для себя решить, кто он – хроникер или
художник. Дополнительная специфика последнего: полное растворение
в таинстве – в парадоксальном сочетании с апостольским дерзновением
это таинство изобразить. Дерзновением не
только в обновлении сюжетов, но и непременно в поисках форм. Возможно
ли такое? Прецедент в смежной области есть.
…Иконопись драгоценна для нас еще и как древнейший опыт изображения
мира невидимого. Опыт, в котором на круг отрицательного больше,
чем положительного. Я никогда не пойму, почему изображение, призванное
через зримый образ соединять нас с Первообразом, попирает законы
визуального восприятия. Так, даже на лучших образцах монохромный,
тонко прописанный лик едва виден из-за соседства цветастых пёстрых
одежд. Не говоря уже о диком «синодальном реализме» или, наоборот
– нечитаемой символике с бессмысленной детализацией – такими, что
''или-или'': или расшифровывай, или молись.
Полупрозрачная, лаконичная и почти монохромная фреска представляется
мне несравненно ближе к ''оригиналу''. И здесь прежде всего стоит
взглянуть на Феофана Грека и на его безвестного современника с
новгородского Волотова поля. В их гениально-свободной ''живописи
будущего'' (после которой вялы и скучны все необъятные монументалисты
XX века) фотограф Церкви найдет для себя образцы той самой апостольской
дерзости – и в толковании сюжетов и в ярости форм. Как следствие
– в глубине откровения.
…Мои студенты и слушатели мастер-классов не единожды доносили
до меня слова иных мэтров о том, что фотография полностью исчерпалась
(на них, очевидно). Согласиться с этим – всё равно, что согласиться
с концом творения. Предметное опровержение: фотография как церковное
искусство только начинается. И, полагаю, это самое интересное, что
может открыться в ней в будущем. Вопрос ''что делать?'' не стоит.
Для фотографа Церкви пожизненно актуальны две темы: Покаяние и
Пасхальная Радость. Обращенные во внешний мир, они должны восприниматься
не иначе, как проповедь – лучшее, что на этом свете может сказать
художник.
2005 год
|