к началу раздела>>
к содержанию>>

Жанр без автора.

Рискованная исповедь.

Звучит дико, но исторически первое дело фотографии – павильон­ный портрет – как творческий жанр исчез. За 30 лет моего горячего зри­тельского интереса мне попались на глаза всего несколько небольших проектов, связанных с портретом. И, кроме моего друга и ровесника Владимира Александрова, я не могу вспомнить ни одного художника фотографии, который посвятил бы себя этому жанру как таковому – «беспроектно», бесконцептуально, внеконъюнктурно, только ради него самого.

Дерзну назвать причины, почему так произошло.

Первая – как это ни страшно – стирание личности в XX веке. В СССР этим люто занималось государство, и «результат на лице». В «ци­вилизованных странах» человек нежно отутюжен общественными стан­дартами и обилием идолов. А лукавая глобализация, окончательно отры­вая нас от почвы, уже и в России меняет холеру на чуму. Словом, сам объект жанра – «образ и подобие Божие» – выцвел. Кого снимать?

Вторая причина – отчасти следствие первой. Это – безудержно фор­мотворческий характер всего искусства XX века. Сама его эстетика не предусматривает в себе консервативный как иконопись, жанр, пластиче­ский язык которого искрится на глубине нюансов. И адресат жанра – пресловутый «подготовленный зритель» – воспитан их не видеть. Кому смотреть?

Первые две естественным образом порождают третью. И эта третья причина – проблема художника, который утверждается не иначе как об­щественным спросом. Без заявки если не на «концепт», то хотя бы на броский собственный стиль, явление нового имени нынче невозможно. Кому снимать? Итак, круг замкнулся.

Есть, впрочем и четвертая причина – уже чисто фотографическая. Для портретов среднего плана и крупнее стандартная оптика непри­годна: фактура кожи, подробно ею воспроизводимая, закрывает лицо, а не раскрывает его. Бессознательно это ощущало много больше фотогра­фов, чем принято думать, и, органически чувствуя фальшь, они предпо­чли не плодить дурновкусие.

Вместо «что делать?» и «кто виноват?» – два любопытных наблю­дения.

... Долгие годы я не мог объяснить себе завораживающую привлека­тельность старинной «бытовой» фотографии – всех этих «визиток» и «кабинеток», снятых на рубеже веков. Особенно провинциальных. И как оказалось все просто! Наглая авторская отсебятина, невозможная в то время, не исказила те лица, и тайна личности сохранилась неприкосно­венной. Правда, и изобразительное качество большинства работ такое, что сегодня его трудно представить себе не то что в «массовке», но и в «самом штучном» заказе.

...Несколько раз мне довелось соотносить фотографию и живопис­ный портрет, по каким-то причинам с нее, а не с живого оригинала сде­ланный. Причем написанный крепкой кистью XIX века. И что же? Воль­ная живописная интерпретация всегда оказывалась ярче, выразитель­нее... определеннее... проще! Почему?

Если «режиссер должен умереть в актере», то фотограф должен умереть в натуре. Ни к какому другому жанру это не приложимо так, как к портрету. «Образ и подобие...» – тайна тайн. Авторское «самовыраже­ние» по его поводу – кощунственно; частное, пусть и яркое высказыва­ние интересно, но бедно, а случайное – или мелко, или лживо. Остается язык образов, для меня один только и приемлемый. Но заговорить на нем я могу лишь тогда, когда увижу в человеке вневременного явно больше, чем современного.

Аксессуары в студии – лишь отмычки к сейфу времени. Если и по­дойдут – за дверцей терра инкогнито. Модель должна сыграть самое себя, самой же себе неизвестное. Чтобы избежать здесь театрального вранья, эта парадоксальная игра должна быть строго игрой без лицедей­ства. И всякий раз, когда так происходит, я воспринимаю изображение, возникшее в результате, не иначе как чудо, милость свыше, незаслужен­ный подарок, соединяющий прошлое и будущее, продляющий тем са­мым чью-то жизнь.

октябрь2005 г.