<<вернуться к содержанию
	22 января исполнилось 70 лет со дня рождения отца Александра Меня Прот. Александр Мень Никео-Царьградский символ Заключительная Беседа

     Сегодня мы завершаем «Символ веры». Последние его строки звучат так: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века» — «надеюсь на воскресение мертвых и жизнь будущего века». Иногда думают, что речь идет о бессмертии души. Но это не так. Человек задолго до христианства имел представление о том, что смерть — это не конец всего.

Уже в самых древних захоронениях людей (в каменном веке) мы находим следы того, что человек знал истину — «Весь я не умру»... Вот факт, на который всегда обращали внимание ученые-археологи: тело человека в каменном веке погребали в позе младенца, как бы находящегося в утробе матери. Этот факт показывал, что сознание бессмертия — нечто общее, что объединяло людей древности и более поздних времен. Древний египтянин, который был куда цивилизованнее, чем люди каменного века, знал уже и астрономию, и основы математики, и архитектуру; человек, принадлежавший к великой цивилизации, создавшей пирамиды, храмы, фантастические лабиринты, секрет которых до сих пор до конца не разгадан, никогда, ни на мгновение не сомневался в том, что у человека есть бессмертная часть. Вы можете подумать, что речь идет о некоем утешении, к которому стремится человек. Но на самом деле это не так. Иногда посмертное бытие представлялось как ущербное, темное, полусознательное, страшное. Вероятно, опыт людей, встречавшихся с какими-то таинственными феноменами, с какими-то знаками присутствия духа умершего, и рождал те страшные сказания, которые мы читаем в «Одиссее» Гомера, в «Гильгамеше» у древних вавилонян. Мрачный мир призраков обитает в этих сферах.

Так же в течение долгого времени думали греки. Но когда у них появилась философия, философы первые поставили этот вопрос на уровень рационального и серьезного обсуждения. Они формулировали вопрос так: если мир состоит из неких частей, как говорили древние греки, «атомов», то не является ли и душа человека, мысль человека чем-то, состоящим из атомов? Это предположение выдвинули древние материалисты в лице Демокрита и его последователей. Но взгляд этот не был принят большинством философов, потому что они прекрасно понимали, что распасться может только агрегат, который состоит из каких-то частей. Распадение неизбежно требует движения. А может ли двигаться дух? Движение вещи есть перемещение ее в пространстве. Если движется вот этот предмет, — сначала он находится в этой части пространства, потом в той и так далее. Сознание человека не локализуется ни в какой точке пространства, в ней локализуются лишь органы, которые мышление использует. Но само оно обладает способностью быть не-пространственным, не-физическим, не-материальным. Следовательно, раз оно не находится в пространстве, оно (в этом смысле слова) неподвижно, а значит оно не может распадаться. Его бытие совершенно особенное. Во всем известном нам мироздании ничего подобного не существует. А человеку сегодня известно уже очень многое. Все, что открывает нам наука в течение веков и тысячелетий (а, как я уже сказал, египетские ученые достигли огромных результатов за пять тысяч лет до нашего времени), все, что открывает наука и сегодня, показывает, что любое природное явление может быть измерено, либо взвешено, либо увидено глазами или прибором; оно обладает такими свойствами, которые позволяют его фиксировать. Скажем, если мы не видим полета элементарной частицы, то мы видим след, который она оставляет. Между тем, во всем мире только сознание, только «Я», только дух не оставляет следов, не улавливается никаким прибором и аппаратом. Иногда говорят, что изучение, открытие биотоков мозга как раз и есть фиксация нашего мышления. Но должен вам сказать, что любая живая ткань в той или иной степени имеет биотоки, и мы можем найти их и в лапке лягушки. Биотоки сопровождают физическую и физиологическую жизнь клеток мозга, а не являются мышлением.

Таким образом, мышление есть чудо, в том хотя бы смысле, что мы можем «чудиться» — удивляться ему, поскольку оно полностью иноприродно всему остальному. И если все в мире разрушимо и преходяще, то мышление, «Я», дух, личность — центр неразрушим и непреходящ. Это вовсе не значит, что жизнь нашего «Я» все время однородна, что там нет возрастания, углубления каких-то возможностей. Напротив, если растение живое, оно вырастает из маленького семечка, если дух человека посеян, как семя, в его теле (условно) — из него может вырасти нечто, а может и не вырасти. Таким образом, человек уже в древности пришел к мысли, что судьба нашего сознания находится в прямой зависимости от того, что происходило с ним на протяжении земной жизни. Наше тело — это орган мышления, это инструмент духа, это рука, глаз действующего «Я».

Подобно тому, как локатор улавливает вибрации вселенной, тончайшая, до сих пор не изученная структура мозга становится носителем духа. Подобно тому, как глаз улавливает свет, в себе его собирает, так наша центральная нервная система аккумулирует в себе духовное начало.

Человек видел, что умерший как бы уже не живет с ними, он молчит, его глаза закрыты, он отрезан от бытия. Но у древних хватало логики, чтобы понять простую вещь: если в соседнюю комнату вход замурован и мы не можем общаться с тем, кто там находится, если стена достаточно толстая, так что даже стук туда не дойдет, — это вовсе не значит, что за этой стеной уже ничего и никого нет. Если прервался наш контакт с умершим, если его тело перестало ему служить, он не может нам передать сигнала о своем «Я» с помощью своего тела, — это не значит, что душа его испарилась.

Я всегда в этом случае вспоминаю: как-то в юности меня поразило выражение одного французского писателя в рассказе о женщине, которая погубила себя. Там сказано, что она упала, бросилась в колодец, а душа ее — то, что называлось ее душой — угасла на дне колодца. Это звучало очень мрачно — «угасла». Но тогда же (все-таки, я был школьник, когда читал эту новеллу Мопассана) я уже понимал, что «угасание» — это не аннигиляция, это процесс перехода из одного состояния в другое, и если было столь мощное явление, как душа, как сознание, как «Я» в человеке, оно не может аннигилировать, оно переходит в другую форму существования.

Самое высокое из созданий Творца, которое мы только имеем в мире, — это личность. Все стихии безличны. В животном проявляются первые зачатки индивидуального. Но творящая личность — это только человек. Об этом говорил Паскаль в своей бессмертной книге «Мысли». Обязательно посмотрите эту книгу. Она легко читается, потому что это афоризмы. Он говорит о том, насколько хрупок человек и как мало нужно для того, чтобы прервать его жизнь. Но все стихии мироздания, огромные бездны и скалы, которые могут его раздавить, как муху, в одно мгновенье, — ничего не стоят перед ним, потому что только он один будет сознавать, что с ним происходит. И мы не знаем ответа на вопрос — откуда это чудо? Можно понять, откуда наша способность дышать. Спросите у биолога, и он вам расскажет, как процесс усвоения кислорода начался у первых наземных животных, и мы их наследники. Мы знаем, почему мы поддерживаем свою жизнь с помощью пищи. Эти энергетические процессы совершенно ясны химику, физику, физиологу, биологу. Мы знаем, откуда происходит все в нашей телесной жизни. Но только не знаем, откуда появилось духовное «Я» — творящее, мыслящее, выбирающее между добром и злом, меняющее облик планеты.

И Священное Писание нам открывает эту тайну. Оно говорит, что человек в его духовности создан по образу и подобию Самого Творца. Вот где разгадка. Вот почему мы иноприродны. Вот почему человек, который дышит, ест, пьет, размножается, как любое другое существо, духовно отличается, качественно отличается от всей природы. Потому что он отражает в себе всю созданную Богом Вселенную: царство минералов, элементы таблицы Менделеева, царство растений — ведь каждая клетка нашего тела точно повторяет модель клетки любого растения, царство животных...

Но дух наш есть гость в этом мире. И не просто гость: перед ним поставлена определенная задача возрастания. Дух, учащийся здесь. Он соединен с материальными силами не благодаря какой-то парадоксальной прихоти; это происходит, потому что для изменения бытия — вещественное, материальное, стихийное соединились через человека с духовным, чтобы духовная сила пронизала все материальное бытие. Одухотворение вселенной, созданной Богом, — вот высочайшая цель, которая здесь есть. И человек был выведен в мироздание с этой целью. Но он еще очень мало эту цель осуществляет, и очень мало в этом участвует. Вот одна из разгадок того, почему врачи, физиологи, ученые говорят вам, что человек не использует своих возможностей на тысячную долю. Правильно, потому что заложено в нас бесконечно много. Но эта неудача человека на самом деле не является неудачей, потому что, когда люди умирают телесно, продолжается работа всего человечества. Вот образ для вас: текут реки, моря, поднимается утренний пар, вот земная вода в виде пара восходит вверх, и вот белые облака уже кружатся и стелятся над землей. Какое огромное значение имеют облака для жизни! Они несут в себе живительную влагу в тех пустынных местах, над которыми раскинулось лишь беспощадное голубое чистое небо, в тех пустынных местах, где так мало жизни. Так вот, история духа имеет свои «живительные облака» — потоки душ, восходящих вверх (т.е. вверх не в пространстве, а в иное измерение), создают бессмертную сокровищницу человеческих душ. Мы называем это высшим измерением жизни, иные называют это потусторонним, посмертным бытием, в котором тоже развитие, в котором тоже движение, в котором тоже жизнь, но иная жизнь.

То, о чем я говорю теперь, является общечеловеческим представлением, понятием, которое разделяют люди от одного океана до другого. И те, кто сознательно пытаются убедить себя и других, что личность самосознающую ожидает впереди ноль, небытие, — все равно, в глубине своего существа, не верят в свое полное уничтожение. Уже такой глубокий наблюдатель человеческой психики, как Зигмунд Фрейд, писал, что в действительности никто в свою смерть (т.е. уничтожение, аннигиляцию), не верит в глубине своего существа.

Но христианство говорит нам о чем-то большем. Оно говорит нам о жизни будущего века. Не просто о естественном бессмертии каждого человеческого «Я» в ином измерении, а о новом этапе космической эволюции — о жизни будущего века. Слово «век», в оригинале, по-гречески, «эон», значит ровное пространство во времени, почти выходящее за пределы истории. Грядущий «эон», жизнь грядущего «эона» — это уже взгляд в отдаленнейшее вселенское будущее, это взгляд, который проникает за завесу того, что может сегодня представить ограниченный человеческий рассудок. Это не просто естественное бессмертие души, вернее, духа. Здесь я сразу должен оговориться. Речь идет всегда о духе, потому что душа — это психика, которая есть и у животных, и, по-своему, у растений, — это реакция организма на окружающую среду. Дух — это то, что творит, то, что является неповторимым, личностным, обладающим свободой. Так вот, все религии и философии так или иначе говорят о бессмертии духа, а христианство открывает нам не эту естественную истину, а — «чаю воскресения мертвых и жизни будущего века».

Это упование и эта вера родились не на пустом месте, а родились они в таинствах Пасхи Нового Завета, когда Иисус Христос побеждает смерть.

Мы говорим о людях, оставивших нам великие произведения искусства, литературы, науки, как о по-своему бессмертных. Поэтому и Пушкин говорит: «Весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживет». — Это все остается, но остается лишь временно, нет бесконечной памяти у человечества. Вечной остается жизнь — погибают отдельные организмы. Но для человека, для его ноосферы, т.е. сферы духа, важен каждый человек, важна каждая личность. И когда Христос явился перед учениками, это не была память о Нем. Такая память была о пророке Исайе, о великих учителях человечества, о великих философах. Христос вовсе не жил в памяти, а Он явился им Живой! — вот что было важно. Бессмертие в легендах и памяти было у Моисея, но никто не говорил, что он явился живым. Бессмертным в памяти учеников был и Сократ, но никто не говорил, что он явился живым.  Наконец, бессмертны в памяти наши великие христианские святые, и многие из нас видели их во сне, имели с ними внутренний контакт, но все-таки мы знаем, что они умерли и гробницы их об этом свидетельствуют, и мощи их явно об этом свидетельствуют.

Христос не «ожил», а изменился. Поэтому святой апостол Павел говорит, что «мы все изменимся». Это трансформация, мутация, новая ступень эволюции, но не для тех, кто придет только после нас, а мы уже не нужны будем, а для всех душ, которые когда-либо были созданы в мире. «Мы все изменимся», говорит апостол. И тогда нам вновь будет возвращено телесное бытие. Но то телесное бытие, которое открылось ученикам в явлении Воскресшего. Апостол Павел говорит: «Есть тело душевное, а есть тело духовное». Тело духовное — некое иное тело, которое не подвержено в такой степени жестоким, неумолимым законам мертвой и живой природы. Тело, которое подчиняется духу, поэтому не знает ни старости, ни усталости. Опыт учеников, видевших Воскресшего, был особенным. Это не было смутное видение. Он пришел к ним и сел за стол, и показал им знаки на Своих руках, и ел с ними. Но им никому не пришло в голову, что Он, может быть, очнулся, что Он ожил, что Он «реанимировался», — потому что лицо Его изменилось, они узнавали Его не сразу, потому что Он не входил к ним в двери, а появлялся сразу в комнате, для Него не существовало более тех преград, которые существовали прежде. И поэтому Он сказал: «Дана Мне великая власть на небе и на земле» — Он стал иным. И апостол Павел, продолжая Его мысль, учит нас, что Христос в этом отношении явился «первенцем» — первенцем не как Богочеловек, а как человек: как человек, обретший новую жизнь. Среди всех нас Он первый обрел духовное тело, первый вошел в вечность в духовно-душевно-телесном единстве личности. И вот это и есть то, чего чает христианство.

«Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Время побеждается, миры побеждаются, наша душа, скомканная, маленькая и жалкая, вырывается на колоссальную свободу! И между нею в ее нынешнем состоянии и тем огромным развертыванием, которое ее ожидает, — такая же гигантская дистанция, как между молчаливым эмбрионом в утробе матери и гением, скажем, Леонардо да Винчи или Эйнштейном, который из этого эмбриона развился.

«Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Я убежден, что эта жизнь охватит не только нашу планету, а то, что в Библии названо новым небом и новой землей. Я убежден, что столь сложное существо, как человек, его организм, — должно было подготавливаться колоссальным количеством процессов, которые происходили в необъятной вселенной! Для того, чтобы создать одно мыслящее человечество, по-видимому, нужно было завести столь гигантский урановый котел, как наша Галактика, а может быть и все наше мироздание. Вопрос о том, имеются ли другие подобные человечества, не имеет принципиального значения. Даже если там есть подобные люди или у них другое тело, — они все равно люди, они все равно наши братья. Принципиально это то же самое, а именно: соединение телесного и духовного. И у них так же существует бессмертие.

И все мироздание, сегодня еще подчиненное жестким законам деградации, умирания, омертвения энергии, распада, — вся эта вселенная одухотворится таким образом, чтобы жизнь играла во всей ее полноте. Опять вернусь к словам апостола, который говорил, что у человека сегодня нет воображения и силы для того, чтобы представить жизнь будущего века; это бесконечно много превосходит старое, традиционное, общечеловеческое философское учение о бессмертии души. Душа — это только часть человека. Знаменитый американский психолог, психиатр и философ Уильям Джеймс проводил очень много опытов по попыткам связаться с сознанием умерших людей. Я читал отчеты об этих опытах. Трудно сказать, насколько все это может быть сегодня оправданно и достоверно, но любопытная деталь: Уильям Джеймс пришел к выводу, что человек уносит с собой все свои особенности, но он сохраняет свою ограниченность, и то, что он лишен своих телесных органов, в какой-то степени умаляет его бытие. Это — дух развоплощенный, а не человек. В этом отличие христианства от всех видов оккультизма, которые считают развоплощение благом — большой соблазн! Христианство говорит так: мы покидаем свою плоть, но для того, чтобы обрести новую! Потому что Бог создал вселенную не напрасно, не только для того, чтобы мы в ней страдали, а для того, чтобы она заиграла всеми красками гармонии, красоты и мощи и чтобы в ней играл человеческий дух, вечно творя, вечно преобразуясь, открывая для себя все новые и новые горизонты.

О. Сергий Булгаков, один из великих наших православных учителей в ХХ веке, называл это очеловечиванием природы. Его современник Пьер Тейяр де Шарден, французский теолог и палеонтолог, тоже называл этот акт гоминизацией природы. Это процесс, который начинается уже здесь и теперь. Когда человек учит свой дух подниматься над природой, вырабатывает в себе терпение, твердость, умение отрешиться от давления материальных факторов, умение сосредоточиться на духе так, чтобы эти факторы не были всепобеждающими, — это уже в нашей личной жизни репетиция, прелюдия жизни будущего века. Знаменитый современный ученый-психиатр Виктор Франкл проводил свои наблюдения над душами людей в тяжких условиях, сидя в нацистском концлагере. И он убедился в том, что погибали в первую очередь не физически слабые люди, а духовно слабые. Люди, у которых была вера, цель, у которых был собран дух, — пишет он, — они, на его глазах, несмотря на слабость физическую, проходили через все круги ада и оказывались победителями. Выйдя после войны из лагеря живым, Франкл много об этом думал, много писал и создал даже специальную методику лечения неврозов, которую назвал логотерапией, т. е. лечением с помощью логоса, духа, слова.

В этом росте духовной жизни сегодня, здесь и теперь мы, повторяю, имеем преддверие «жизни будущего века», преддверие воскресения мертвых. Воскресение есть преображение всей природы. Я был, еще достаточно молодым человеком, в доме у одного скульптора, весьма любимого мною человека; он был уже весьма пожилым и, оглядевшись как-то вокруг на свои скульптуры, с грустью сказал: «Все минует и все пройдет. А куда вот это денется?» Он верил в бессмертие человеческой души. Но ему было жалко вот этих произведений, которые погибнут. И действительно, опыт человечества показывает, как легко разрушается все — природа и искусство. Но на самом деле, если человек вложил в свои скульптуры свою душу, — они в какой-то степени приобщились к его бессмертию. И все великие произведения искусства не смогут умереть, потому что они приобщены Царству Духа. И человек получил вдохновение из этого Царства. Вспомните великие строки А. К. Толстого:

Тщетно, художник, ты мнишь,

Что своих ты творений создатель.

Да, человек получает оттуда вдохновение. И то, что создано им, разрушается видимо для нас и уходит, в своем бессмертном ядре, в иной мир. И мы можем быть уверены, что все совершенное и прекрасное в природе и искусстве так же войдет в то Царство Божие, где воцарятся полностью красота и гармония.

И закончить я должен, говоря о Царстве. Иисус Христос проповедовал нам о Царстве Божием — не о чем-либо другом; прежде всего Его Радостная Весть была о Царстве Божием. Ибо не царствует Бог в этом мире. Ибо князь мира сего — сатана. Так сказал Господь Иисус. И мы сами прекрасно знаем, что в мире действуют слепые разрушительные силы природы и общества, злые страсти распада, ненависти. Это поле боя , в котором участвуют и добро, и зло, и стихии, и свободная воля человека. А что же такое Царство Божие? Это такое состояние бытия, в котором воцарилась полнота жизни и гармонии, воцарилась мысль Божия — бесконечно прекрасный замысел Творца! Недаром Господь Иисус говорит, что это Царство приходит незаметным образом. Да, оно давно вошло в мир, потихоньку проникая в него еще до того, как человек появился; в гармонии частей природы, в ее красоте — оно уже присутствовало, в духе человеческом — — оно присутствует, в любви человеческой — оно присутствует, в творчестве человеческом — оно присутствует, в милосердии человеческом — оно уже присутствует! Царство Божие — это не просто футурология, не просто слова о будущем: оно уже здесь! Вот почему Господь Иисус говорит: Царство Божие внутри вас, буквальный перевод — «среди вас». Оно врастает в этот мир.

Там, где царствует совершенство, мощь красоты и любви, — там Царство Божие все громче и громче заявляет о себе. Это не очевидность, которую можно пощупать руками, — это надо уловить интуитивно, постичь сердцем. Это то, что открывает нам Христос. Он говорил нам: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное. Эти Его слова и я приношу вам — тем, кто готовится к крещению. Принесите Ему стремление изменить свою жизнь. Потому что к вам, к вашей душе, к вашей жизни приблизилось это Царство. И оно даст вам силу духа, силу противостояния, силу причастности вечности в этой быстротечной жизни. «Побеждающему дам вкушать сокровенную манну», — говорит Христос, — небесный хлеб. И каждый, хоть в немногом достигший этого Царства усилиями устремленной к нему любви, есть тот победитель — на своем месте в жизни. И он получит небесный хлеб жизни.

Поэтому Царство Божие есть наше величайшее упование и цель. И теперь, когда мы с вами прошли по всему Символу веры, мы понимаем, почему именно на этой ноте он завершается — почему Богочеловек, придя на эту грешную землю, сказал нам: «Ищите прежде всего Царствия Божия и правды Его, и все остальное приложится вам».

Спасибо! На этом мы окончим наш путь по Символу веры.

1989 г.

Полностью восстановленный текст беседы публикуется впервые.

Приносим благодарность Татьяне Алкснитис за восстановление текста фонограммы

из прессы к юбилею о. Александра Меня

Благовест-инфо:

В Москве отметили 70-ю годовщина со дня рождения Александра Меня 

70-я годовщину со дня рождения Александра Меня начали отмечать 22 января в подмосковном поселке Семхоз, где находится дом священника. Здесь, по дороге от дома к станции, он погиб от топора неизвестных убийц в сентябре 1990 г. В храме преподобного Сергия Радонежского, построенного в нескольких шагах от места убийства, его настоятель священник Виктор Григоренко и протоиерей Александр Борисов отслужили литургию, а в середине дня - панихиду по убиенному пастырю.

24 января друзья, духовные дети и читатели отца Александра собрались на вечер его памяти, который состоялся в ДК имени Серафимовича. Историк, поэт и публицист Владимир Илюшенко отметил, открывая встречу, что отец Александр Мень был из того «малого числа избранных», которые призваны для выполнения «великой миссии - апостольской». По словам В. Илюшенко, Александр Мень очень рано осознал свою цель - служение Богу, но к этому прибавилась и его религиозная образованность, и то, что было выше нее: «способность подчинить свою волю (а это была железная воля) воле Отца».

 Говоря о связи отца Александра с его духовными детьми, выступавший сравнил его с «Атлантом, который поддерживает небеса, чтобы они не упали на нас, но, в отличие от мифологического Атланта, делает это духовно и добровольно». Коснувшись судьбы друзей священника, В. Илюшенко заметил: «Никто из нас не только не отпал от Бога, но за эти годы мы многих к Нему привели».

От имени тех, кто не встречался с о. Александром при жизни, но познакомился с ним через его книги, семью и друзей, выступил иерарх Православной церкви в Америке епископ Серафим (Сигрист). Он стал одним из организаторов конференции «Отец Александр Мень и чтение Библии», которая прошла летом 2004 г. в Нью-Йорке. Епископ Серафим отметил «особое качество трудов Александра Меня», которые обладают способностью влиять «на совершенно разных людей», поскольку «в них отсутствует идеология, но присутствует Бог». «Люди ищут живой воды - а в жизни отца Александра была живая вера», - сказал выступавший, подчеркнув, что книги отца Александра очень важны для Церкви и сейчас, и в будущем.

«Наследие отца выходит на новый уровень», - заметил сын священника Михаил Мень, ныне - заместитель мэра Москвы. По его мнению, об этом свидетельствует все большее число молодых людей, которые читают книги отца Александра и приходят на «меневские» памятные встречи.

 Вторник, 25 января 2005 г.

«он привел к вере великое множество людей,

которые его никогда не видели» к 70-летию со дня рождения отца Александра Меня

«Газета» 23 января 2005

НАДЕЖДА КЕВОРКОВА

В субботу, 22 января, исполнилось бы 70 лет протоиерею Александру Меню, вероятно, самому известному в мире православному священнику, писателю и просветителю. Со дня его гибели минуло уже 15 лет: ранним утром 9 сентября 1990 года он был убит неизвестным в подмосковном поселке Семхоз, и это убийство не раскрыто и по сей день. Отец Александр был первым в XX веке священником, кто стал говорить о Боге и смысле веры словами, понятными современному человеку. И наверное, единственным, кто мог начать урок для детей словами: «Дорогие дети, вы знаете, что наступит день, когда каждый из вас умрет?» Уже после смерти отца Александра многие пытались искусственно оторвать его от православия, обвинить самих православных в том, что они же его и убили, возбудить церковное осуждение его работ и его наследия. Однако нельзя оторвать от Христа и Церкви того, кто был духовно рожден в ней и до последнего вздоха служил Господу. Сегодня по просьбе «Газеты» своими воспоминаниями об Александре Мене делятся протоирей Владимир Архипов, служащий в том самом храме в Новой Деревне под Пушкино, где в свое время служил и сам отец Александр, и директор Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы Екатерина Гениева, всегда предоставлявшая священнику место для лекций и первой учредившая кабинет с его книгами.

«драконы перестают терзать, когда ты с Христом»

Протоиерей храма Сретения Господня Владимир Архипов — «Газете»

— Каким вы увидели отца Александра во время вашей первой встречи с ним 30 лет назад?

— Я увидел человека с умными, глубокими глазами, в которых было нечто, что сильно выделяло его из всех окружающих. Он был прост и естественен — он рождал доверие к себе и приглашал разделить с ним веру, дружбу, товарищество.

— Ваш тридцатилетний опыт пребывания в кругу священства — что он говорит, много ли таких священников, как Алек­сандр Мень?

— Я бы не сказал, что я так уж много общался со священниками, но он был первый. На него были похожи еще только два человека из тех, с кем мне довелось встретиться поз­же, — они были близки с отцом Александром в понимании Бога, человека, Слова Божия, в восприятии Христа и Церкви, в любви ко Христу. Один — это уже покойный митро­полит Сурожский Антоний, а другой — ста­рец Псково-Печерской лавры архимандрит Иоанн (Крестьянкин). Хороших священников много, все мы трудимся в меру сил, пыхтим, что-то знаем, повторяем за кем-то... А эти люди пылали огнем, оставаясь смиренными. Им ни слава, ни известность, ни почет не нужны были. Этим отец Александр был уникален, хотя такими должны быть все. Но много званых, избранных — мало.

— Вы чувствовали, что над его головой сгу­щаются тучи?

— Напряжение висело в воздухе с хрущевских времен. Оно не ослабевало и в год правле­ния Андропова, да и потом. Сам отец Алек­сандр не растрачивал сил на критику вла­стей — драконы перестают терзать, когда ты с Христом. Он знал, что ему нужно, и та­кие же люди собирались вокруг него. Это был не уход от жизни, а приход к ней, но че­рез Христа. А статей против него было на­писано много. Один только «Труд» отличил­ся тремя статьями: как раз в то время его стали таскать на допросы. Но он мудро се­бя вел, не стремился бросать обвинения власти в лицо. Он всегда оглядывался на память своего святого покровителя Александра Невского, которому тоже прихо­дилось во имя спасения вверенных ему лю­дей жертвовать многим, не поступаясь глав­ным. Сотни людей приходили к нему — и простые деревенские старушки, и мятущи­еся интеллигенты. Он многих оберег своей мудростью. Могу сказать, что правящий ар­хиерей митрополит Крутицкий и Коломен­ский Ювеналий всегда поддерживал отца Александра, помогал ему, понимая масштаб этой личности. Он лично его отпевал и каж­дый год приезжает к нам в храм на 9 сентя­бря, в день смерти отца Александра, и со­вершает Божественную литургию.

— Отец Александр был, наверное, самым пишущим православным просветителем XX века?

— Труды его издавались за границей под псев­донимами. Господь уберег его тогда, когда за любую книгу он мог быть арестован. Его книги приходили к тем, кто искал. А как тог­да интеллигенция искала истину? Через фи­лософию, буддизм, медитацию, йогу. Отец же Александр сумел показать достоинство различных путей поиска человеком истины. Проходя вместе со своим читателем этими путями, он подводит нас ко Христу. Это не хитрость и не прием — он уважал любого человека другой культуры в его поиске ис­тины, показывая, что тот не одинок и что по иск шел веками — у первобытных племен, у библейских пророков, у разных народов. В результате тысячи его читателей не могли пройти мимо Христа — он приводил их к Не­му своим живым опытом богообщения. Он был, думаю, первым, кто устроил пуб­личную встречу христиан с мусульманами в Москве, еще задолго до того, как нас ста­ли ссорить. Это было в Библиотеке иностранной литературы, и важен был не толь­ко диалог, а сам факт этой встречи. Ведь агрессия против иного имеет всегда духов­ную почву — если мы не можем понять сво­его падения, своей неудовлетворенности со­бой, мы ищем виноватого вовне. Отец Алек­сандр знал об этом духовном феномене и умел его разъяснить.

— В судьбе его семьи особую роль сыграл Иоанн Кронштадтский, который в совет­ское время был объявлен чуть ли не оли­цетворением черносотенства. Что это за история?

— Его прабабушка, это рассказывал сам отец Александр, была больна водянкой. В их го­род приехал отец Иоанн Кронштадтский, знаменитый тогда священник. Семья про­слышала об этом, и бабушку подвели к не­му. Он сказал: «Я знаю, что вы еврейка, но я вижу ваше сердце». По его молитве она выздоровела. Родители отца Александ­ра были евреи, но его мама полюбила Хри­ста с детства. Приняв крещение вместе со своим маленьким сыном, всю жизнь ос­тавалась верующей христианкой. Молит­венники и старцы помогают не по партийно­му признаку или национальному, они видят дальше и глубже, чем позволяет обычное человеческое зрение.

— Убийство отца Александра до сих пор не раскрыто...

— За все эти почти 15 лет, что прошли со дня потери отца Александра, я понял, что моя задача как священника — не искать убийцу или заказчика, не терять на это силы впус­тую. Ведь ни к чему не привели даже слова двух президентов, хотя оба — и Горбачев, и Ельцин — обещали взять под контроль ход расследования. Дело то закрывают, то открывают. Создается впечатление, что в поиске убийцы не заинтересованы. Все те, кто помнит и любит отца Александра, должны употребить свои силы на то, чтобы его слова были поняты, чтобы люди смогли воспользоваться его опытом, его пропове­дью. Он для этого и жил. Сам он, если бы остался в живых, не стал бы тратить вре­мя и силы на поиски покушавшихся, я в этом уверен. Ведь уже умирая, истекая кровью у порога своего дома, на вопрос какой-то женщины: «Кто вас, отец Александр?» — он ответил: «Да нет, никто, я сам!» В любом случае, он принял на себя ответственность за это дело. Найдут или не найдут — придет время, думаю, Господь рассудит, что нам это нужно, и все раскроется.

«во всем, что он делал, сквозило огненосное чувство любви»

Директор Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы Екатерина Гениева — «Газете»

— Что было в отце Александре главным, отличительным?

— Он был воплощением противостояния ду­ху раздора, ненависти, был священником, ведомым Троицей и Духом Святым. Во всем, что он делал, сквозило огненос­ное чувство любви — оно озаряло его са­мого, его проповедь, его книги. Это очень редкий дар. Он был священником, знав­шим, как разговаривать с простой бабуш­кой, у которой запивал сын, и интелли­гентом, как, например, Александр Солже­ницын. Он, кстати, был первым, кто обра­тился к властям с письмом о предостав­лении Солженицыну возможности вер­нуться в Россию и о возвращении ему гражданства.

— Кто еще из знаменитых современников был его собеседником?

— Фотографии почти всех его духовных чад висели у него в кабинете. И пианистка Юдина, и Галич, который написал уже в эмиграции песню «Когда я вернусь» (она посвящена именно отцу Александру), и Аверинцев — назовите любого, кто со­ставляет славу нашего отечества, не оши­бетесь.

— Отцу Александру так и не удалось побы­вать за границей?

— Незадолго до гибели он побывал в Герма­нии. Он поехал туда по приглашению ка­толической академии Штутгарта. С таким трудом вся эта поездка организовыва­лась, а он вернулся раньше срока. При­чем вернулся он в страшного цвета пиджаке — то ли зеленом, то ли бордовом. Он вообще любил пиджаки, потому что в карманах можно было носить книги. Я поинтересовалась, нельзя ли было вы­брать что-нибудь поприличнее? Он мне так ответил: «Знаете, Катя, я как зашел в магазин, как увидел все эти ряды, так шаг сделал, взял первый попавшийся, за­платил и ушел». — «А что вы так рано вернулись, ведь виза еще не кончи­лась?» — «Знаете, у меня здесь крести­ны, похороны, дела — ну что мне там?»

— Как он относился к тому, что многие его духовные чада, когда появилась возмож­ность, стали уезжать из России?

— По-разному. Одних благословлял, других отговаривал. Он всегда взвешивал тот крест, который предстояло нести близким ему людям.

— А что стало сейчас с его общиной, с людьми?

— Не могу сказать, что община распалась — она растиражировалась. есть община в Новой Деревне, есть община в храме преподобного Сергия, построенного на месте убийства отца Александра. есть замечательная община в храме Космы и Дамиана, где служат отец Александр Борисов и отец Георгий Чистяков. В каждой смерти есть трагический смысл. После гибели отца Александра его книги изданы на громадном количестве языков, по всему миру. В Венесуэле его даже почитают как святого, что канонически неверно. Он привел к вере такое количество людей, которые его никогда не видели, — не к обрядам, а именно к вере — своей искренней неискусственной любовью к Богу. У него было великое понимание времени, его малости и быстроты. В последние го­ды он читал немыслимое количество лек­ций. Я даже спросила: зачем столько? "так ведь, - ответил он, - времени очень мало". - "Времени на что?" - "На все". Он спешил сделать то, что ему было начертано.

Юрий Загорий 

ВЕДУЩИЙ
К ЕВАНГЕЛИЮ

Еженедельник
«Столичные новости»,
Киев
№02 (340), 18-24 января 2005  

70 лет назад, 22 января 1935 года, родился священник отец Александр Мень — один из ярчайших мыслителей и подвижников (в самом широком смысле этого слова) России второй половины XX века.

Кем-то метко сказано, что его работа была своего рода «расцементированием мозгов», которые у подавляющего большинства из нас были заморожены советским строем и марксистско-ленинской идеологией. С его смертью этот процесс сильно замедлился, если не сказать прекратился. По словам Г. Явлинского (которые в 2005 году еще много будут цитироваться — в сентябре исполняется 15 лет со дня убийства Меня), «безнравственная ситуация в России в 90-е годы во многом определилась смертью двух великих духовных лидеров России — Андрея Дмитриевича Сахарова и отца Александра Меня…»

Сергей Аверинцев сказал, что мы живем во времена, когда эпоха веры ушла в прошлое… Свойство этих времен, наверное, проявилось с особенной силой именно в Советской России, в тоталитарной стране, где атеизм был государственной религией… А отец Александр — именно тот пастырь, который появился для современников, воспитанных как раз в такую эпоху…»
3 сентября 1935 года он был крещен вместе с матерью в маленьком доме в Загорске (ныне вновь Сергиев Посад). Эти маленькие домики, в которых тайно проводились праздничные богослужения, не случайно были прозваны «катакомбами XX века».

Несмотря на подступившие к Москве фашистские войска, семья обосновалась в Загорске — святыне, связанной с Сергием Радонежским. «Мое детство и отрочество прошли… под сенью преподобного Сергия», — писал впоследствии отец Александр.

Как многие другие, его семья обитала в тесной коммунальной квартире. Александр отгородил ширмой свою кровать и тумбочку, набитую книгами. С вечера он готовил себе занятие на утро, и ложился спать в девять часов, какие бы мероприятия его не искушали. Вставал он ранним утром и, пока все спали, читал. В эти часы утренних занятий он набрасывался на сочинения, по-настоящему сложные для его возраста. Канта, например, прочитал в тринадцать лет. В возрасте примерно пятнадцати, на барахолке, наткнулся на том Владимира Соловьева. Жадно «проглотив» этот том, позже раздобыл следующие.

Сначала Алик думал, что выполнит свою жизненную миссию, занимаясь наукой или искусством. Но мало-помалу в нем зрело иное призвание. Чтобы оно стало явным, нужна была личная встреча с Богом. Это личный зов он услышал в возрасте лет тринадцати и решил, что должен служить как священник.

 В 1953 году Александр окончил среднюю школу. Последние годы сталинского правления были отмечены разгулом антисемитизма, что стало препятствием для поступления в университет. Он избрал Московский пушно-меховой институт. Через год институт в Москве закрыли, а студентов перевели в аналогичный институт в Иркутске. Там Александр прожил три года..

По воле Божьей он был связан со многими выдающимися людьми. В школе с ним учились Вознесенский и Тарковский; у его духовного отца Николая Голубцова крестились Андрей Синявский (Абрам Терц) и Светлана Аллилуева. После знакомства с А. Солженицыным они читали книги друг друга еще до их публикации на Западе. Отец Александр общался с Надеждой Мандельштам, посещал ее в Москве, соборовал за день до смерти.

При этом неправильно было бы считать, что отец Александр был послан, как сказал однажды С. Аверинцев, к дикому племени интеллигентов. Среди его прихожан были самые разные люди всех возрастов; и совсем простому человеку он давал подчас более важное, чем интеллектуалу. В то же время отец Александр был особенно близок и тем, кто разумом определял неполноценность и лживость общественного строя, в котором приходилось жить.

Рукоположенный вскоре после исключения (за связи с Патриархией) из института, он сменил несколько приходов. Последний, где он смог остановиться и служил двадцать лет, — в Новой Деревне. Как во всех сельских церквах, прихожанами были главным образом старые женщины. С приходом отца Александра состав прихода обновился. По воскресеньям и праздничным дням стали появляться новые люди: москвичи и молодежь. Сосуществовать этим разным группам не всегда было просто. Терпением и добрым отношением и к тем и к другим о. Александр сумел добиться, чтобы обе группы, несмотря на очевидные различия, приняли друг друга. Приход становился все известнее. Александр Галич (крестившийся у о. Александра) в своем знаменитом «Когда я вернусь) одну их строф посвятил маленькой церкви в Новой Деревне:

Когда я вернусь,

Я пойду в тот единственный дом,

Где с куполом синим

 не властно соперничать небо,

И ладана запах, как запах

  приютского хлеба

Ударит в меня

 и заплещется в сердце моем —

Когда я вернусь,

О, когда я вернусь!

Пришла пора возвращения Церкви в общественную жизнь. Власти решились позволить торжественное празднование тысячелетия Крещения Руси, и сами присоединились к нему. Отец Александр в честь празднования был удостоен церковной награды. А затем, впервые в жизни, ему разрешили поехать за границу, в Польшу. Он торопился. Его интересовало, как работают воскресные школы, издательства, центры для духовных занятий. Он много раз повторял, что времени не хватает, что в России очень много дел, и через неделю возвратился в Москву.

 Весной 1989 года был созван I съезд народных депутатов. Митрополит Ювеналий как-то спросил о. Александра, почему он, человек известный и популярный, не выставил своей кандидатуры в народные депутаты. «Владыка, — ответил он, — когда нам заниматься политикой? Сегодня мы имеем возможность день и ночь проповедовать Слово Божье. Я посвятил себя этому».

Он не раз повторял: «Самый трудный момент настанет для Церкви, когда нам все разрешат. Тогда нам станет стыдно, потому что мы не будем готовы «свидетельствовать», мы к этому плохо готовимся…» Однажды, шутя: «Когда у нас будет что сказать, Бог даст нам трибуну и даже телевидение».

Отца Александра тревожило и то, что он видел в среде духовенства. Все отчетливее проявлялись такие тенденции, как тоска по прошлому, враждебность ко всему непривычному… Воплощение их в жизнь чревато опасностями, особенно когда происходит соединение крайнего национализма с клерикализмом, когда Православие смешивают с национальностью. («Что вы, еврей, делаете в нашей Православной церкви?» — такой вопрос не был редкостью на его диспутах. А он не уставал отвечать, что для христианина нет «ни иудея, ни эллина».) Идеализируя прошлое, забывали, что церковь XIX века несет часть ответственности за катастрофу начала двадцатого.

«Надо заново христианизировать тяжело больную страну, ибо выход России из духовного тупика возможен лишь на пути ее новой евангелизации».

За несколько дней до смерти он рассказывал о матери Марии — русской православной монахине, жившей в Париже (во время оккупации она участвовала в Сопротивлении и была убита нацистами). Свое выступление он завершил так: «Отдать себя до конца — значит совершить евангельский подвиг. Только этим спасется мир».

 Он отдавал себя до конца…